Техник – ас

Мы летали каждый день по два, три, а то и четыре вылета и редко какой из них обходился без воздушного боя. Немцы словно с цепи сорвались и пытались прорваться к ледовой трассе, постоянно меняя тактику. Это мог быть одиночный бомбардировщик с одной тысячекилограммовой бомбой или большая, до 80-130 единиц, группа самолётов противника. На разный высотах, разными типами самолётов. И всё с одной единственной целью— прервать сообщение Ленинграда с Большой землёй по льду Ладожского озера.

По сведениям, полученным от пленных, мы знали, что Гитлер был в бешенстве и пообещал вызванному в Берлин командующему 1-м воздушным флотом генерал-полковнику Альфреду Келлеру, что разжалует его в рядовые и пошлёт на Восточный фронт в окопы, если тот не уничтожит ледовую трассу.

Перехватить все самолёты противника, даже имея такой большое подспорье, как радиолокационная станция, мы были не в силах и то тут, то там на Дороге жизни появлялись огромные полыньи от разрывов тяжёлых немецких авиабомб.

Выматывались все. И мы и лётчики других авиаполков. Несмотря на зимний мороз вытаскивали нас из самолётов в насквозь мокрых зимних комбинезонах. Сами мы, зачастую, самостоятельно вылезти из кабин уже не могли. Просто сил не было.

Две недели немецкого авиационного наступления вымотали всех. Потери были просто огромными как у немцев, так и у защитников неба над Ладожским озером. То тут, то там с ледяной белой глади озера в небо поднимались чёрные чадящие столбы дыма от горящих сбитых самолётов. Горело вытекшее из баков горючее и казалось, что сам лёд горит. Огненный лёд Ладоги. Нас старуха с косой пока обходила стороной, а вот другие полки недосчитались многих опытных пилотов. Да и мы от усталости начали допускать ошибки в небе, несколько раз едва не закончившиеся для нас печально. Во всяком случае пробоин в плоскостях мы стали привозить из вылетов очень много.

Лётчики ходили злые и раздражённые. Срывались друг на друга и на техников. Сам был свидетелем, как старший лейтенант Мищенко (поз. Вьюн), вернувшись с боевого вылета, набросился на своего техника с претензией, что тот недосмотрел за пулемётом и он заклинил в самый критический момент. Бледный техник, а за такой залёт запросто можно и под трибунал угодить, полез проверять вооружение и оказалось, что Вьюн просто расстрелял весь боекомплект до железки и не уследил за этим. Пришлось извиняться перед ни в чём не повинным техником.

Налётами на ледовую переправу немцы не ограничились. Они с не меньшей активностью бомбили город и особенно вмёрзшие в лёд корабли Балтийского флота. Сбивали их десятками, но, казалось, самолёты у немцев не закончатся никогда. В штабе авиаполка услышал историю о том, как молоденькая учительница начальных классов, совсем ещё девчонка, заняла место наводчика автоматической 37-ми миллиметровой зенитной пушки после того, как взорвавшейся неподалёку бомбой убило весь расчёт, и одной очередью сбила сразу два «лаптёжника». Говорили, что командование за это наградило отважного педагога большой банкой варенья.

Как бы там ни было, но немцы выдохлись. Интенсивность налётов снизилась, да и количество участвовавших в них самолётов тоже заметно уменьшилось. Не знаю, чем бы всё закончилось, но непогода развела противников по своим углам ринга. А я смог выкроить время, чтобы навестить своих (а никак иначе я их уже не воспринимал) девчонок. Отпросившись у нового командующего ВВС Ленинградского фронта, генерал-майора Рыбальченко[57], назначенного на должность взамен переведённого с повышением в Москву Новикова, до утра, пока метёт метель, прихватив гостинцы, отправился к Светлане с Катюшкой.

Я стоял у развалин того, что совсем недавно было домом, где жили дорогие мне люди и перед глазами у меня всё расплывалось. Возможно это просто снег, подхваченный ветром, попал в глаза и там растаял. А перед внутренним взором стояли, почему-то в лёгких летних платьях, нежно улыбающаяся Светлана и радостно смеющаяся счастливая Катюшка.

Подняв лицо в серое небо, по которому резкий балтийский ветер гнал тяжёлые свинцовые тучи, я едва сдерживался, чтобы не завыть по-волчьи. Завыть от тоски, сжавшей сердце, от безнадёги. Господи, если ты есть, то почему так несправедлив? Почему допускаешь такие бедствия для людей? Почему забираешь самых лучших и самых дорогих?

Рука сама потянулась к голове, чтобы снять шапку, когда откуда-то сзади раздалось громкое; — Папка!! Илья!! — сердце пропустило один удар. Резко обернувшись, я увидел бегущих ко мне напрямую через сугробы Светлану и, опередившую её, Катюшку. Слава Богу, живы! Наверное только сейчас я понял, что такое настоящее счастье.

Подхватив на руки подбежавшую девочку я сгрёб в объятия и её маму, целуя обеих в щёки, глаза, губы.

— А я тебе говолила, что папа плидёт и его нужно встлечать, а то он волноваться будет, — малявка, обхватив мою шею, выговаривала матери сильно картавя при этом.

— Да ты же моя умничка, — я ещё раз поцеловал малышку в щёчку. Ну и её маму, конечно, чтобы ей не обидно было, — Господи, как же я испугался за вас. Слава Богу вы живы.