Техника игры в блинчики

Про него рассказывали, что в Великую Войну, когда он стал офицером гвардейской бригады, выглядел он и говорил совсем не так, как теперь. Намекали, что тогда в его происхождении ошибиться было невозможно, "хотя теперь действительно…" Так, да или нет? — хотелось спросить этих рассказчиков, но Кайзерина помалкивала, пытаясь представить, что должен испытывать человек, "ломающий" себя под стандарт. Но действительно ли он "сделал себя сам", как говорят американцы? Возможно. Может быть, но необязательно. С тем же успехом он мог оказаться отпрыском какой-нибудь старой сефардской семьи, на что намекала его фамилия. А старые семьи — это старые семьи, не так ли?

А еще поговаривали, что, разругавшись вдрызг с однополчанами, капитан Натан вышел в отставку и, не имея средств, служил чуть ли не швейцаром в "Харродсе". Могло такое случиться? Почему бы и нет, но факт, что приехав в Испанию, он показал себя не "галантерейщиком", а отважным человеком и грамотным офицером. Не считая того, разумеется, что со своей честью и достоинством носился никак не менее истинного джентльмена.

— Я видел его в бою… — помолчав, словно что-то вспоминал, сказал Лешаков. — Пулям не кланяется, хотя я теперь и не уверен уже, что это добродетель. Но бог с ним, баронесса. Бог с ним! Знаете, кто удивил меня в последнее время более других?

— Не знаю, — с удовольствием призналась Кейт, ожидая какого-то необычного продолжения. Интересного рассказа, на которые Лешаков был мастер, парадоксального умозаключения, какие умел он иногда — как бы случайно — высказывать в обыденном, в общем-то, разговоре.

— Вы, — совершенно серьезно заявил Лешаков. — Вы, Кайзерина — человек, который не перестает меня удивлять.

— Я? — поразилась этому признанию Кейт. — Но помилуйте, Алекс! Вы мне уже это говорили! Баронесса, то да се… Сколько можно!

— Да, много можно, — улыбнулся в ответ Лешаков. — Красивая женщина, да еще умная… Смелая… Но то, что вы пишете такие

стихи, я и представить себе не мог.

— О, господи! — поморщилась Кайзерина.

Ей было неприятно даже упоминание об этой истории, не то, что сама "история", которую ничем кроме "бабской глупости", объяснить она не могла. Но вот на Лешакова ее "интеллектуальный экзерсис", как ни странно, впечатление произвел.

"Впрочем, не странно…"

Джордж тоже "поплыл". Ведь на любого, даже самого тертого мужика всегда найдется своя "простительная слабость". Но вот простительна ли была ее собственная слабость, это уже совсем другой вопрос.

"Вот дура-то! Ох!"

Однако сделанного не воротишь, ведь так? Ну, где-то так, как обычно говорит Баст.

А приключилась с ней вот какая история.

Как-то раз, во время неспешной прогулки по живописным окрестностям асьенды, все тот же Лешаков поведал Кайзерине, — под настроение — как угораздило его попасть в госпиталь, и почему вместе с ним здесь оказался старший лейтенант Красной Армии Дмитрий Пронин.

— Немцы прорвали фронт на участке наших соседей-испанцев, — рассказывал Лешаков, прихрамывая рядом с Кайзериной по пустынной дорожке, обсаженной по краям пиниями. — Это, если помните, еще 12 декабря случилось… Слева от нас бригада поумовцев стояла, практически без артиллерии. Танки прошли через их порядки, как разогретый нож сквозь масло. Командование пыталось заткнуть прорыв бригадой анархистов из резерва, но те после двух неудачных контратак разбежались. Националисты захватили мост и наступали на Тордесильяс… Впрочем, это история с географией, и ее можно опустить… Скажу только, что если бы немецкие танки прорвались к Тордесильясу, русским танкистам, которые только-только овладели Вальядолидом, пришлось бы разворачиваться, чтобы парировать фланговый удар… Сложно, — кивнул он, взглянув на лицо Кайзерины. — Без карты просто беда…

В общем, все сводилось к тому, что на пути у немцев, а это был танковый батальон 1-бригады "Дер Нойе фрайкор", оказалась высота, прикрывающая дорогу в речном дефиле. А на высоте, — Лешаков не помнил, чтобы у холма было собственное имя, во всяком случае, он его не знал — укрепились несколько танков разведроты из бригады Павлова и группа бойцов-интернационалистов… И было их совсем недостаточно, чтобы удержать высоту до подхода своих, и "легкая кавалерия" не спешила прийти на помощь…

Лешаков рассказывал об этом будничным тоном, — "Война, мадемуазель, одна лишь чертова война" — но за ровной интонацией и простыми словами чувствовался нерв. И как-то так случилось, что повесть Лешакова задела в памяти Кайзерины совершенно неожиданную струну.

Высота, горящая роща, и бойцы, которых осталось всего несколько… Она не помнила, чьи это стихи, и музыку помнила с пятого на десятое, но песня буквально звучала сейчас в ее ушах. Это было какое-то чуть ли не детское воспоминание: черно-белое кино по телевизору, черный дым, белая искрящая ракета, голос за кадром…