Технизация церкви в Америке в наши дни

Проф. В. Г. Тан-Богораз Технизация церкви в Америке в наши дни

I

Американский сверхкапитализм, раздувший простого миллионера во властительного миллиардера, — притом же не в ничтожных европейских франках или марках, а в полноценных долларах, — создал для себя даже особое строительное оформление — это небоскребы, чудовищные ящики в 60 этажей, заградившие улицу, как ряд искусственных утесов.

Самый большой из небоскребов — здание Вуллворт — имеет 66 этажей и 780 футов вышины. Когда в Нью-Йорке облачно, верхняя башня Вуллворта торчит над облаками, как будто Казбек, — только вечного снега нехватает наверху.

Когда мы подъехали к Нью-Йорку, нас встретила за поворотом гавани белая каменная богиня, на пьедестале острова, в венке из лучей и с факелом, поднятый в небо. Это — официальная хранительница нью-йоркских ворот, американская Свобода…

Я помню, за три десятилетия назад она мне показалась беспокойной и зовущей и что-то обещающей миллионам эмигрантов, приезжающим в Америку из старой, прокисшей и нудной Европы.

Теперь для эмигрантов ворота Америки заперты, а статуя Свободы облезла и стала приземистой и низкой. На плоской берегу стоят эти огромные, искусственные кубические скалы, эти каменные сундуки, куда американский капитал набил свои богатства, и статуя Свободы перед ними, — как тощая кукла.

Улицы между небоскребами зовутся ущельями — canyons (каньоны).

Где-то далеко вверху маячит над каньоном узкая полоска небес, освещенная солнцем, а внизу неприветно и жутко. И в 6 часов вечера, когда из подземки, отовсюду, сквозь сотни ворот хлынет толпа отработавших, как будто отработанный пар, она все сметает на своем пути и увлекает за собой. Скорее домой от постылой работы — поесть, отдохнуть и сбегать в кино. Кино — это единственная радость рабсилы, которую построила и строит Америка.

Трудно описать тот человеческий ад, который зовется Нью-Йорком, в котором застряли и бьются об стены девять миллионов человеческих душ вместе со стальными машинами.

Подземка, пробитая в твердой граните, не только под улицей, но даже под широким Гудзоном-рекой, и воздушная дорога-надземка, трамваи, автобусы для публики и частные форды, шевролеты, кадильяки, паккарды и рольс-ройсы — два с половиной миллиона моторов — каша машин на мостовой и гуща пешеходов на панели; какое-то тесто, полумеханическое, полуорганическое, оно не вмещается в улицах, и все, застревает, спирается вместе, хоть проталкивай поршнем. Вот каменная рамка современного Нью-Йорка.

Шестьдесят этажей в вышину, а в глубину, под землею, еще два этажа. Там мастерские, лавки и люди, которые живут, как в руднике, и выходят на свет белый только в воскресенье, поутру.

Рабсилу называют в Америке «городского сардинкой». В 6 часов утра, выскочив наружу из каменных сот и келий, мужчины и женщины сливаются в ручьи и втекают в подземные устья. На 70 миль тянутся подземные платформы и бегут поезда с севера на юг и о юга на север. Налево — дальние экспрессы, направо — местные. Десяток за десяткой отсчитываются улицы: 196-я, и 120-я, и 72-я, а на 40-й улице, в центральной узле, под землей слева направо и справа налево, снует соединительный поезд, зовется по-местному «челнок». Электрические лестницы сами бегут под ногами, и люди бегут как-будто с электрический зарядом. Толпа набивает вагон за вагоном дополна, до-отказа, и дверь не смыкается.

Тогда сторожа, так называемые «забивалы», по двое на каждый вагон, начинают затискивать публику, суют кулачищами молоденьким девчонкам прямо в шею и в полуголую грудь, нажимают коленями сзади (и колени-то у них такие дубовые, углами), потом начинают притискивать дверь, хлопнет затвор, и поезд пускается вперед. Человеческая каша — «сардинка» — набита вплотную. В этакой гуще стоишь полчаса, как распятый. Невозможно рукой шевельнуть. Душно, мочи нет. И публика потеет, пускает свой собственный сок, особенный терпкий человеческий запах. Городская «сардинка» преет в своем собственной соку, безо всякого масла и соуса. Из этого сока и пота создаются небоскребы и машины и все неисчислимые богатства современной Америки.

Что такое американский небоскреб? Сорок, пятьдесят этажей. В каждом этаже 100 комнат, или если не сто, то 70, 80. На новой этаже счет всегда начинается с новой сотни. В нижний этаж входишь, как в капище, в церковь. По обеим сторонам два ряда подъемников. По десять подъемников в ряд. В подъемниках кондуктора, снаружи стоит разводящие, толстые, как монументы, в мундирах с пуговицами — я сначала принял их за полицейских.