Техно-Корп. Свободный Токио

Затем на глазах у собравшихся подчиненных он отсек дочери левую кисть. Удар был быстрым и точным. Шайори вздрогнула и растерянно уставилась на обрубок левой руки. Отрубленная кисть конвульсивно дернулась на полу, сжалась в кулак. Шайори увидела это и потеряла сознание.

Когда она очнулась, рядом была мать. Ее нейронная татуировка счастья была активирована. Шайори поняла это по глупой улыбке, не покидавшей губы матери. Рука не болела, лишь там, где красовался свежий шрам, соединивший плоть с имплантатом, ощущался легкий зуд. Позже Шайори узнала, что врачи могли спасти ей руку, но отец настоял на имплантации.

– Надеюсь, ты поняла урок, – сказал он, навестив дочь в больнице.

– Мою руку можно было сохранить.

– Ты не якудза. Тебе не нужно держать меч, – сказал он. – А вот ребенка… Ребенка от порядочного мужчины ты сможешь держать и так.

«Под порядочным ты понимаешь мужчину, которого выберешь мне сам?» – хотела сказать Шайори, но осмелилась лишь отвести глаза, отвернуться от отца.

– Мы поняли друг друга? – спросил он.

Шайори кивнула, но айсберг уже вспорол борт подростковой зависимости от родителя, и корабль был обречен пойти ко дну.

Шайори вышла из больницы и первым делом встретилась со своим последним мужчиной. Вернее, попыталась встретиться, потому что как только он узнал, кто отец Шайори и почему она лишилась руки, то сбежал из города. Слух о девочке из клана Гокудо разлетелся по Токио. Точнее, разлетелся в окружении Шайори – сам город мог проглотить ее, ее отца, весь их клан и не заметить этого. Городу было плевать. Он жил, шумел, слепил глаза и плавил мозги нейронными сетями, многоуровневыми магнитными дорогами и проданными домохозяйкам синергиками, которые ходили за покупками по улицам в своих разноцветных синтетических париках, извиняясь, стоило лишь только задеть их плечом. Они всегда чувствовали себя виноватыми – так производители надеялись умерить общественное недовольство технологических нигилистов, когда началась розничная продажа синергиков, на которых банки, с подачи ведущих производителей, предоставляли беспроцентные ссуды, стимулируя спрос. Если быть точным, то ссуды выдавались под обычный процент, но выплата процентов была возложена на торговые точки синергиков… Обо всем этом Шайори узнала от технологического нигилиста по имени Кэтсу, с которым начала встречаться незадолго до празднований нового года.

Он был молодым, а его речи такими пылкими, что Шайори не могла представить себе, как отцу удастся запугать этого Ромео. Но запал политика кончился сразу, как только на пол упала отсеченная отцом правая кисть Шайори. Это случилось в доме Мисору. Разговор с дочерью закончился экзекуцией, на которую люди из клана заставили смотреть Кэтсу, притащив его босиком в дом босса. Шайори не боялась. Она смотрела на отца и ждала только сигнала, слов Кэтсу в ее защиту, чтобы распрямить плечи. Но Кэтсу молчал. Отец велел дочери вытянуть правую руку. Теперь она знала, что будет дальше, но страха не было. Она верила в Кэтсу, в его смелость. Но он лишь дрожал и смотрел. А когда отрубленная кисть Шайори упала на пол, Кэтсу обмочился.

Несмотря на боль, Шайори видела это. Видела, как Кэтсу бежит, когда люди клана отпустили его – не оглядываясь, мелькая голыми пятками. В этот момент Шайори не знала, что причиняет ей больше боли – обрубок правой руки или предательство близкого человека. Она крепче обмотала полотенцем обрубок и пошла к машине, чтобы ее доставили в больницу. Если отец хотел воспитать в ней гордость и чувство собственного достоинства, то ему это удалось. Не совсем так, как он планировал, но удалось. Что касается мужчин, то… Уже в больнице Шайори завязала новый роман. Роман с человеком, который просто не мог убежать, если придет отец. Якудзы не бегут, а Семъяза был самым настоящим якудзой, убийцей клана Тэкия – Шайори поняла это по его нейронным татуировкам.

– Какой у тебя уровень бусидо? – спросила она якудзу, когда с формальностями было покончено.

Семъяза наградил ее долгим взглядом, но так и не ответил. Этого было достаточно, чтобы Шайори поверила – он не убежит и не обмочится, когда увидит ее отца. Он уже знает, кто она, знает, из какого она клана и что ему грозит за эту связь. Но в его глазах нет страха или тени сомнений…

– Хочешь, я покажу тебе свою татуировку любви? – спросила Шайори.

Они лежали в кровати номера, который снимал Семъяза. В воздухе клубился дым фимиамов сандала и базилика. Красный диск заходящего солнца заглядывал в наполовину зашторенное окно. Шайори перевернулась в кровати и, вытянув ногу, показала Семъязе ступню. Он долго разглядывал алый бутон – Шайори нравился этот пытливый взгляд. Казалось, что время остановилось и больше ничего не нужно. Совсем ничего. Если только… Шайори активировала татуировку любви, заставив бутон распуститься. На губах якудзы появилась улыбка.

– Можешь прикоснуться к ней, – сказала Шайори.

Его руки были грубыми и нежными одновременно. Руки, на которых была кровь. Но разве не такие же руки были у ее отца? Руки якудзы. Руки убийцы.