Технофобия

— То есть — как? — пораженный до глубины души воскликнул я, забывая о субординации, — но я…

— Наберитесь терпения и выслушайте, пожалуйста, мой ответ до конца. Не было «Фростмэна», зато был век великих потрясений… и открытий — тоже. Земля к тому времени была последним и самым существенным фактором, ограничивавшим развитие цивилизации. Ресурсы планеты были большей частью истощены, ЖИТЬ на ней в принципе, еще было можно, а вот развиваться — нет. И человечество, ценой невиданных усилий, смогло осуществить беспрецедентный прорыв, каким-то чудом объединившись для этой задачи. Созданные в тот период технологии обеспечивали нормальное существование хоть во враждебной природной среде, хоть вообще в космосе. Были решены две ключевые проблемы цивилизации: продовольственная и энергетическая, ну, а следом началось экономическое освоение космоса. Сперва планет Системы Солара, потом систем других звезд.

— Я конечно извиняюсь, — перебил я Герберта, запоздало удивляясь собственной дерзости, — но при чем тут ваш рассказ?

— Я ошибался, — вздохнул тот, — вы не сообразительны, вы просто НЕТЕРПЕЛИВЫ. Не такое уж вредное качество, но… Мне продолжать, или вы неспособны долго поддерживать свое внимание?

— Продолжайте, — ответил я.

— Земля была брошена за ненадобностью и с надеждой, что естественная природная среда, подорванная цивилизацией, со временем возродиться. А мы… Мы продолжали свое развитие — не будучи зависимыми от какой-либо планеты или звезды. Но тот прорыв не прошел даром для общества в целом и для отдельных людей. Возможно вам, как человеку новому, наш общественный уклад мог показаться жестким, и даже жестоким.

— Ну что вы! — замотал головой я, — вы не знаете, что такое жестокость. У вас нет ни голода, ни терактов, ни кровавых войн с тираническими режимами. А еще — концлагерей с пытками и крематориями. Я, по крайней мере, ничего такого не видел.

— Да, вы правы… в некотором смысле. В отличие от ваших современников нам удалось выработать действительно универсальные этико-правовые нормы, найти оптимум между тиранией и анархией, аскетизмом и распущенностью, казарменной дисциплиной и вседозволенностью. Но наша этика кое-кому может показаться негуманной. И даже антигуманной.

— Объясните, пожалуйста — устало и ничего не понимая, попросил я.

— Объясняю. Мы отказались от самоценности человека как биологического организма. Человек ценится не как таковой, а в зависимости от его способностей, умений, знаний, рода деятельности и заслуг.

— И что в этом плохого? — все еще не понимал я.

— Это хорошо, что ВЫ не видите в этом ничего плохого. А теперь представьте себе человека, который всю жизнь много чему учился, но не научился ничему полезному. Человека, который менял места работы как перчатки, но ни на одном из них никак себя не проявил. Человека, который живет на том минимуме, который готово ему предоставить общество, человека, которому не везет с девушками, человека, который много чего ХОЧЕТ, кроме одного — хотя бы ударить для этого палец о палец. Для него наш мир невероятно жесток и никакой концлагерь с ним не сравнится.

— И что?

— Слушайте дальше и поймете. Нашего «героя» звали Андрей Негриди. Он охотно пользовался благами цивилизации, но сам ничего не создал. Зато, после нескольких увольнений, ему удалось пробиться в Институт Темпоралогии. Вы знаете, что это — «Институт Темпоралогии»?

— Что-то со временем связано? — предположил я наивно.

— «Связано», — хмыкнул Герберт, — этот институт изучает вопросы перемещения во времени.

— Так вы и это освоили?! — воскликнул я от удивления и восхищения.

— После полетов к звездам с игнорированием релятивистских эффектов это представляется не таким уж и сложным, — спокойно и с какой-то скромностью в голосе, заметил Иващенко, — другое дело, что проект был засекречен. Соответствующие органы сочли опасным широкое использование этой новой возможности. Разрабатывались нормативные документы, регламентирующие цели и задачи путешествий во времени, а также поведение самих путешественников. Мы надеялись, что машина времени, назовем ее так, будучи скрытой от широкой общественности, не принесет никакого вреда. Но мы просчитались. Защитили устройство от гипотетических опасностей извне, а угроза таилась в самом Институте.

— Андрей Негриди? — уточнил я. Герберт кивнул и продолжил.

— Это произошло около десяти стандартных лет назад. Негриди работал в Институте Темпоралогии в должности младшего научного сотрудника. Не особо перегружал себя работой, зато засиживался допоздна за изучением служебной информации. Руководство смотрело на это его увлечение сквозь пальцы и даже слегка одобряло, мол, учится человек, старается. Они и не знали, что за коварный план зрел в этой, вроде бы, никчемной, голове. Да что там — мы, те, кому полагается знать, тоже проморгали этот момент. Не приняли всерьез. Недооценили. Тогдашнему главе УБСС, моему предшественнику этот инцидент стоил должности.

— Я так понимаю, этот Негриди воспользовался машиной времени и удрал прошлое. В ту эпоху, откуда я родом…