Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

Сознательно или нет, этот энтузиазм во многом связан с последней частью Книги Откровения, когда, после ряда изощренных бедствий, Новый Иерусалим наконец сходит с небес. Наряду с философской республикой Платона, Новый Иерусалим является теологическим прототипом утопии — несокрушимым городом-драгоценностью, имеющим духовное предназначение и революционное моральное значение. Хотя река жизни проникает на его золотые улицы и фруктовые деревья цветут с генетически запрограммированной надежностью, планировка и материалы Святого Града ни в коей мере не являются естественными. Лучезарный и прозрачный, город не нуждается в Солнце или Луне, потому что «его освещает слава Божия». Более того, его нисхождение сопровождается полным преображением Космоса, возникновением «нового неба и новой земли».

Несмотря на ужасы XX века, такие как Хиросима, Чернобыль и Бхопал, наиболее склонные к евангелизму защитники науки и технокапиталистического прогресса продолжают выдавать перфекционистские обещания, что новая земля — прямо за углом. Прозелиты нанотех-нологии заявляют, что молекулярные машины скоро дадут нам невообразимую творческую власть над материальной реальностью, а некоторые исследователи ДНК предполагают, что расшифровка генома человека позволит нам усовершенствовать виды, если не победить саму смерть. Некоторые из ученых-визионеров и математиков даже говорят о грядущей Сингулярности, точке на ближайшем горизонте, в которой сойдутся векторы быстрого развития в сферах искусственного разума, робототехники, микрочипов и биотехнологии, породив невообразимое изменение состояния, которое сотрет логику человеческой истории и заставит умолкнуть все прогнозы.

Хотя репродуктивные технологии и генная инженерия вполне могут в конечном счете оказать на форму будущего гораздо более сильное влияние, чем компьютеры, механизмы информации и коммуникации продолжают нести в себе многие из самых опьяняющих эс-хатехнологических фантазий сегодняшнего дня. Как мы видели в главе II, технология коммуникаций несла милле-наристский заряд с тех пор, как СМИ стали подключаться к электричеству, которое представляло собой символический материал Просвещения, одновременно сакральный и профанный. Мы уже слышали заявление американского конгрессмена Ф. О. Дж. Смита о том, что телеграф, «уничтожая пространство», вызовет «революцию, которую не может превзойти по нравственному величию ни одно открытие, сделанное в искусствах и науках»²¹⁵. Евангелист и пророк технологии Алонзо Джекман с таким же воодушевлением провозгласил в 1846 году, что электрический телеграф позволит «всем обитателям Земли объединиться в одной интеллектуальной соседской общине и в то же время совершенно освободиться от тех загрязнений, которые могли бы быть получены при других обстоятельствах»²¹⁶.

Эти размышления вводят в техноутопическую риторику новых коммуникационных технологий ряд поразительно знакомых мотивов: нравственная революция, мировая деревня, апокалиптический коллапс времени и пространства, даже гигиена чисто виртуального контакта. Телефон Белла привнес в это уравнение более демократический фактор. В вышедшем в августе 1880 года журнале Scientific American можно было прочитать, что возникнет «не что иное, как новая организация общества — положение вещей, в котором каждый индивид, хотя и будет изолирован, сможет находиться на связи с каждым другим индивидом в сообществе»²¹⁷. Когда епископ французского города Экса освятил электрический завод, на стене завода написали: «Электричество не только предвещает нечто возвышенное и захватывающее, но оно будет работать на строительство тысячелетнего царства света». Эти электрические фантазии просочились также и в электромагнитный спектр. Тесла писал, что беспроводная связь будет «очень эффективной в просвещении масс, в особенности в еще нецивилизованных странах и менее доступных регионах, и будет материально способствовать общей безопасности, комфорту и удобству и поддержанию мирных отношений»²¹⁸.