Технология власти

Возвращаясь к теме, нужно сказать, что и такая внутренняя свобода Сталина от ленинских норм, традиций и "чинопочитания" по отношению к Ленину тоже была сильнейшей стороной Сталина как "нового политика". Наконец, Сталин был невеждой в теоретических вопросах и не мог считаться теоретиком в смысле старого большевистского понимания "теории".

"Теоретиком" он стал, когда получил власть. Но в те годы Сталин сам хорошо понимал свое ничтожество в теории и никаких внешних амбиций в этом смысле не проявлял. Когда его бесчисленные поклонники обращались к нему, чтобы он высказывался по вопросам марксистской теории, философии, политической экономии, языка, литературы, искусства, то он совершенно серьезно сознавался в своей несостоятельности в области теории или марксистской критики. В его опубликованные сочинения вошли некоторые его ранние признания на этот счет. Так, в письме к писателю Безыменского Сталин пишет[56]:

"Я не знаток литературы и, конечно, не критик". В другом письме, к Максиму Горькому, он признается еще более откровенно[57]: "Просьбу Камегулова удовлетворить не могу. Некогда! Кроме того, какой я критик, черт меня побери!"

Как бы это ни звучало парадоксально, слабость в теории тоже была сильной стороной Сталина, как политика "нового типа". Не находясь в догматических щупальцах Маркса и Ленина и не утруждая себя головоломными премудростями "научного социализма" будущего, в который он и не верил, Сталин оставался на почве реальности. В этой же реальности "социализм" означал не цель, а средство к цели — к власти любой ценой и при помощи любых методов.

Разница между ним и Лениным была тоже существенная. Ленин пришел к власти в борьбе с враждебными партии классами. Сталин же добивался и добился ее в борьбе с собственной партией. Однако тот же Ленин учил (этому глубоко верил и Сталин), что получить власть — это еще полдела, самая важная и самая трудная задача — это удержаться у власти. Для успешного разрешения этой задачи Ленин видел только один путь: политическая изоляция, а потом и физическое уничтожение враждебных партии классов. Это учение Ленина Сталин целиком перенес на собственную партию — получить власть он мог относительно легко, но удержать ее он мог лишь по тому же ленинскому принципу: путем политической изоляции и физического уничтожения враждебных ему лиц и групп в большевистской партии. Пока что Сталин был занят разрешением "полдела" захватом власти.

На апрельском пленуме Сталин и приступил к "политической изоляции" противников с тем, чтобы изолировать их и физически, когда новый режим личной диктатуры укрепится окончательно. Читатель может сказать, что Ленин поступил бы точно так же, как и Сталин, если бы он имел дело с многочисленными противниками внутри партии. Обращаясь на пленуме к Томскому, Сталин так и заявил, что он, Сталин, и его группа в ЦК либеральнее Ленина: "Помните, что товарищ Ленин, — говорил Сталин, — из-за одной маленькой ошибки со стороны Томского угнал его в Туркестан"[58].

На реплику Томского: "При благосклонном содействии Зиновьева и отчасти твоем", — Сталин ответил: ошибаешься, если думаешь, что Ленина можно было легко убедить в том, в чем он сам не был убежден.

Чтобы уничтожить при Ленине ленинскую гвардию, надо было сначала уничтожить самого Ленина. В этой гвардии был только один человек, способный на это — Сталин. В этом тоже было его исключительное преимущество.

Всего того, что было преимуществом Сталина, не хватало Бухарину. Сталинцы были правы, когда во всем этом видели "гениальность" Сталина. Остается добавить, что в этом именно и заключается "творческий" характер сталинского марксизма так же, как и секрет всепобеждающего мастерства сталинской диалектики. В этой сталинской диалектике первых лет борьбы с оппозицией террор еще не играл решающей роли. Решающую роль играла необыкновенная способность Сталина сказать в нужное время нужное слово, а сказав его, безоглядно приступить к осуществлению практического плана, если бы даже такой образ действия противоречил всем догмам и понятиям которые до сих пор считались "священными". При этом он действовал с точным учетом психологии рвущейся на сцену совершенно новой партийной элиты. Эта черта характера роднит Сталина с характером его исторического кумира — с Наполеоном.

"Я кончил войну в Вандее, — говорил последний, — когда стал католиком. Мое вступление в Египет было облегчено тем, что я объявил себя магометанином, а итальянских священников я завоевал на свою сторону, став ультра-монтанцем. Если бы я правил еврейским народом, я приказал бы восстановить храм Соломона".

Сталин не был теоретиком, как Бухарин, оратором, как Троцкий, даже интеллигентным человеком, как Рыков. Это тоже было его громаднейшим плюсом как лидера "нового типа".

Французский философ и политик, позднее министр, Жюль Симон свидетельствует: