Текодонт

Анна снисходительно усмехнулась:

– Летаргаторы, как известно, запрещены. Правда, в особых случаях можно сделать исключение… но ты не особый случай, с тобой проще. Тебя бы просто убили.

Недостоин, значит, с облегчением подумал Пескавин. Так тебе, Текодонт, так. Мелкий ты, хоть и прыткий. Букашка.

«Тебя бы просто убили…» Смысл этих слов не сразу дошел до него, а когда дошел, спине стало жарко. Значит, она знает и это. Летаргатор убивает наверняка, и часто человек даже не понимает, что он убит; он просто засыпает. Но был один случай, когда летаргатор не убил…

Анна кивнула:

– Ты правильно понял, ящер. Мумии живы, ты и сам это прекрасно знаешь. Только у нас говорят не «живы», а «сохранены». Есть такой термин. Я знаю, ты знаешь, все знают, даже гиды, а не знают те, кому этого знать не нужно. Экскурсанты должны получить то, за чем приехали. Или нет?

– Должны, – безразлично подтвердил Пескавин. – Обязательно.

Лязгнула дверь, впуская охранника. Пескавин поднялся.

– Кажется, мне пора. Благодарю за цирк с этим… бегемотом. Не ожидал.

– Для тебя старалась, – отозвалась Анна.

В бок уперся металл. Пескавин повернулся, как ходячий манекен, и шагнул к двери.

– Эй, ящер! – донеслось сзади, и он замер. – Совсем забыла спросить. Только без вранья: ты ведь с самого начала не собирался искать меня у касс, верно?

Вот что ее интересует, без удивления подумал Пескавин. Зачем? Ждет ответа типа «Ну, разумеется»? И очень хочется ответить ей так, чтобы было о чем вспомнить в каторжном бараке, заставить ее кинуться на меня с когтями, как вульгарную девку, чтобы непременно с визгом – и шерсть клочьями. Слова найдутся, заставят взвыть любую. Но эта не взвоет. И поэтому я скажу тебе правду, девочка, какой мне хотелось бы видеть эту правду, и пусть ты первая посмеешься надо мной, как над этой бегемотьей тушей – новой твоей забавой. Тебе пока еще весело играть в эту игру, и ты думаешь, что так будет всегда. Но это не так. Когда тебе станет плохо, когда твой выдуманный мир сыскной романтики начнет разваливаться, ты, может быть, вспомнишь то, что я тебе скажу, и тогда… Не знаю, что тогда. Достаточно того, что ты меня вспомнишь.

– Нет, – сказал он твердо. – Я бы пришел. Я бы постарался тебя найти.

– И дурачок же ты, – послышался вслед насмешливый голосок Анны. – Но все равно, спасибо за удовольствие.

– Тебе спасибо, – серьезно сказал Пескавин.

Охранник что-то буркнул и вытолкнул его в дверь.

* * *

Двое конвойных за спиной, еще один идет впереди. Этот все время оглядывается и тогда сбивается с тропинки, вязнет в снегу, бромочет что-то – должно быть, ругается, потом снова месит ногами снег, и по напряженной бритой шее под каской заранее можно сказать: вот сейчас он обернется… Так и есть. Будто боится получить по уху. Пентюх. Да нет, смотрит скорее с любопытством, будто никогда таких не видел. Ну смотри, смотри.

Не надо меня подгонять, я хорошо иду. Я иду правильно, и вовсе незачем тыкать в спину. Когда торопишься, возникает одышка и кровь приливает к голове, а вам, ребята, это вредно. Начнете нервничать, кто-нибудь споткнется и нечаянно нажмет на спуск, а зачем мне нужна ваша пуля? Знаю я эти пули: от человека остаются одни обугленные подошвы. А для чего вам нагоняй от начальства? Для коллекции впечатлений?

Ну вот, нельзя и поскользнуться, непременно нужно долбануть под ребра. Это, наверное, тот, что повыше. Прикладом. Белобрысая сволочь. Начальство одобрит служебное рвение и обманется, потому что это не рвение, а свойство натуры. Ударить, благо дозволяется. Втоптать. Изувечить. Размозжить.

Ущелье текло навстречу, позади на растоптанном экскурсантами снегу остались мумии, бесконечно одинокие наедине со своей полусмертью. Экскурсии кончились, последняя группа сейчас, должно быть, тряслась к отелю в загнанной многоножке, и высоко над Ущельем гнало ветром инверсионный след натужно взлетающего грузового корабля с одним незанятым местом на борту. Пусть. Жалеть не о чем. Пескавин улыбнулся. Много лет я ждал этого дня, мама, и боялся его, но теперь мне совсем не страшно. Я еще приду к тебе и в следующий раз буду удачливей, каждый шаг я продумаю в деталях, времени на это мне отпустится достаточно. И унесу с собой два пальца. Только два. Я эгоист, а не пророк, теперь, когда я в этом признался, мне легче. А остальное сделает он, второй Пескавин, когда подрастет. И если он захочет что-то сделать, нас будет двое. Впрочем, и первый Пескавин кое-что может, например, продержаться на следствии, неожиданно расколоться на суде – и к черту адвокатов! Говорить, кричать, если нужно, пока не заткнут рот, это шанс. Не только святые проповедуют с крестов.

Но и распинают не только святых, подумал он. Продержаться на следствии, гы! Дитя! Да что я, под следствием не был, что ли? На Тверди, правда, не был, но тут, говорят, еще хуже. И кому здесь нужен скандальный суд, да еще с последствиями, способными подорвать важную статью в экономике планеты? Сгноят и так, они умеют, и тут трудно что-либо придумать. Но должно же хоть однажды, хоть раз в жизни по-настоящему повезти!