Текст ухватил себя за хвост

– Антон Владимирович, мы хотим с Вами посоветоваться. Мы знаем, что Вы занимались серьёзным бизнесом, что у Вас одна из лучших фирм.

Умно, ничего не скажешь, к кому бы они еще так-то подъехать смогли? И без обиняков, быка за рога сразу, мол, не просто так, а чиста канкретна за деньги.

– Я уже понял, чем вызван Ваш интерес. Тем более, Вас уже пробили, те, кому положено. Но не пугайтесь, вы всё правильно сделали, и, наверное, другого-то варианта у нас с вами и не было. Тем более, что мы сами в вас весьма заинтересованы, оказывается. Так что представляться не надо, Сергей, и Иван, кажется? – бойтесь, ребята, игра уже на вашем поле. Ребята слегка смутились, но не тушуются, очень приятно. Тем более, что мне никаких полномочий никто не давал, но зря что ли я тут фокусником служу. Пофокусничаем. Тем более что игра сейчас начнется в одни ворота. Не в наши, разумеется.

***

Все люди – разные. Вот я совершенно не понимаю, когда на слух. Когда звучит родная речь – это для меня как бы сотрясение воздуха. В общем-то, и не более. Потому что в одно ухо влетело, в другое вылетело. И ничего как бы не застряло. Да и чему застревать-то.

Слово – не воробей, вылетит, не поймаешь, мели Емеля – твоя неделя, да и язык без костей – вот чего я знаю, оказывается. Когда не родная речь – это совсем другая история. Но про не родную мы пока не будем. И это всё, безусловно, правильно.

А вот когда слово написано, ну или там напечатано – это же совсем другое дело. Это же на скрижалях типа написано, еще бы знать, а чего оно такое скрижали.

Потому что мысль изреченная есть ложь, а вот мысль записанная, она сразу как бы канонизируется, это меня отпускает, я считаю, что в моей жизни все правильно, и мне становится сразу же глубоко наплевать на смысл жизни, тщету всего сущего и экзистенциальный ужас.

И это становится объективной реальностью. Данной нам в ощущениях. Вот оно как оказывается.

***

Ольга вышла из метро и прищурилась – снежок искрится на солнце почти нестерпимо. Дорожки на бульваре только начали расчищать – нападало за ночь по щиколотку, возле памятника и скамеек уже разгребли, а дальше, в сторону ресторана несколько тропинок протоптано, народу почти никого – два три прохожих впереди виднеются.

Утро уже и не очень раннее, на дороге уборочная техника гребёт обочины, а тут безлюдно, спокойно, хочется брести неторопливо, радуясь белизне и чистоте. Москва с последнего приезда практически не изменилась, но тогда было лето, а тут в зиму попали, настоящую, русскую, с морозцем, с похрустывающим снежком.

В последние дни было совершенно некогда, а так хотелось просто прогуляться, подышать Москвой, и вот сегодня с утра решилась, вышла на Чистопрудный. Неторопливо пройтись, обдумать, проникнуться. Без этого в миссии какая-то каверна образуется. Все заранее припасённые планы не выдерживают столкновения с суровой действительностью, что-то очень важное ускользает.

И еще, надо же наконец-то избавиться от мыслей о котлете. Можно предвидеть упрек в том, что в этом месте наше изложение само основывается на женской логике. Этот упрек следует признать совершенно неуместным: требование излагать аристотелевскую логику при помощи женской звучало бы не лучше.

Автор на основе собственного печального опыта советует читателю не вступать в разговоры с женщинами, не изучив досконально руководства. И еще, надо же наконец-то избавиться от мыслей о котлете.

***

В исконных источниках чистоты помыслов и устремлений не возбраняется чуть перегнуть слишком целенаправленную изысходность для возникновения качественно новых условностей истинного подъема к вершинам духа, из которых произрастает новая потребность возникновения иной содержательности и (или) пересадки в поезд, идущий в противоположном направлении…

Так, или почти так размышляла Ольга вчера, пристально глядя на стрелку, медленно приближающуюся к заветной цифре 17-50, после которой и наступает состояние осознанной необходимости выбора между телефонным звонком, влекущим длительные рассусоливания о латентных преобразованиях андеграунда в фенологической амбивалентности, прерываемой периодическим подливанием Мартеля урожая 83 года в пузатенькие стекляшки, и короткой прогулкой по морозному переулку, влекущей разухабистый драйв под простецкую Старку с корнишонами.

Однако те самые пять с небольшим граммов тонкой материи, имеющей, как это уже можно считать вполне доказанным экспериментально, яйцевидную форму, настойчиво жаждали прикосновения к другим пяти с небольшим граммам, находящимся, предположительно, в пространственно – временном континууме с весьма неопределенными координатами…

Говоря совсем просто, душа рвалась к Нему. Мешали фенечки. Стрелка часов. Пузатая склянка с коньяком или граненая с водкой. Выбора не было. Зеленая муха, удивительно похожая на навозную, лениво ползла по зеленеющему же рабочему столу, совершенно игнорируя курсорную стрелку, сопровождающую ее путешествие в этом затхлом Мухо…

В общем, дохнуть муха никак не хотела.