Текстоцентризм в кинокритике предвоенного СССР

Только фашистские страны обошли молчанием столетие со дня смерти Пушкина. Фашизм глубоко враждебен интернациональным успехам культуры. […] Если бы Пушкин имел несчастье родиться в фашистской Германии, его произведения были бы сожжены, фашистская «наука» причислила бы его к «низшей расе» за примесь «неарийской», африканской крови. […] Будучи демонстрацией подлинно общечеловеческой культуры, этот юбилей тем самым явился и антифашистской демонстрацией [Пушкинские дни 1937: 2].

О том же говорил Андрей Платонов:

Есть лишь одна сила, столь же противоположная […] фашизму, как и Пушкин, это – коммунизм. […] Коммунизм […] без Пушкина, некогда убитого, […] – не может полностью состояться [Платонов 2011: 102].

Пушкин являлся мерилом, которым оценивались произведения или авторы; в этом смысле он был олицетворением литературоцентризма. Более того, его связывали как с большевистской революцией, так и с соцреализмом и, в частности, с Горьким. «Большевик» – о рубеже XIX–XX веков:

И если все же Пушкин и тогда прокладывал своими произведениями путь к читателю, […] если он пленил талантливого мальчика Алексея Пешкова, впоследствии великого пролетарского писателя […], то […] потому, что творчество Пушкина носило глубоко прогрессивный характер. […] Ни царская цензура, ни буржуазная фальсификация не могли […] скрыть от народа подлинного Пушкина. […] Творениями Пушкина зачитывались […] рабочие-большевики – впоследствии виднейшие руководители ВКП(б) […]. Наша партия […] раскрыла подлинный облик поэта и тем сделала его близким народу [Пушкинские дни 1937: 3].

Логика «Большевика» игнорирует линейность истории: с одной стороны, Пушкин питал истинно русско-народную и прогрессивную культуру, вдохновлял революционеров и будущего соцреалиста Горького. С другой стороны, именно революционеры, соцреалисты и, в частности, Горький открыли в Пушкине все народно-прогрессивное, освободив поэта от чуждых масок консерватизма. Эта двусторонняя логика напоминает обратимые схемы текстоцентризма. Согласно порождающей модели, Пушкин был тем вдохновляющим словом, лежащим в начале всего. Согласно схеме завершения, историко-политические знания, обретенные в революции, идеально подходили для переоткрытия Пушкина.

Этот амбивалентный образ литератора и был идеализирован: прогрессивный писатель должен воодушевлять партию, но только партия дает ему возможность быть истинно прогрессивным и воодушевлять. Поэтому в пушкинском наследии единственной корректировке подлежали романтические идеи автономии творца. Правда, делались они робко и до 16 декабря 1935 года, когда появилось специальное постановление ЦИК СССР о пушкинском юбилее. Так, например, накануне I съезда ССП «Вечерняя Москва» заявляла:

Исчез старый тип художника, который повторял пушкинские слова: «Ты – сам свой высший суд». Советский писатель дорожит судом читателей, ибо они одновременно являются героями его произведений [Рапорт 1934: 1].

Итак, Пушкин и Горький воплощали образ идеального писателя в двух различных эпохах. Платонов писал: