"Тексты смерти" русского рока

Подводя итог, можно сказать, что образ, созданный в лирике, кинематографе, на сцене — образ романтичного героя-одиночки — оказался востребован после гибели певца и получил мифологическую закрепленность как в сознании поклонников, так и в поп-культуре (достаточно назвать уже упоминавшегося Игоря Талькова, песни и образ певицы Аниты Цой, имидж вокалиста группы «Виктор», попытавшегося стать наследниками Цоя). Таким образом, смысловой стержень «текста смерти» Цоя может быть определен как смерть романтического героя. Исходя из этого становится ясно, почему именно фигура Цоя оказалась востребована столь разными пластами культуры — от теологических изысканий до устного народного творчества — романтические герои всегда были в цене на самых разных уровнях культуры, и смерть их всегда становилась национальным достоянием, а не только причиной для скорби близких друзей или культурно ангажированных людей (как это случилось с башлачевским мифом — мифом о смерти поэта). Можно резюмировать вышесказанное цитатой из газетной статьи, приуроченной к восьмой годовщине гибели певца: «И все-таки смерть Виктора Цоя — убийство. Его убило время. Время сегодняшнее, которое сейчас убивает нас с вами и наступление которого он предчувствовал тогда <…> А может быть уход Виктора был просто знаком? Роком рока. Объективной необходимостью. В нужное время. В нужный час… А может, ответ вы найдете, просмотрев записи его последних концертов, на которых Цой был для нас, но уже не с нами».[277] Как видим, и спустя годы аудитория не желает принимать смерть романтического героя как случайность, хочет видеть в Цое борца со временем, а в художественном наследии певца — знаки предвиденья гибели. Ну а чтобы понять универсальность такого рода сентенций в культуре вообще, достаточно процитировать суждение Г. Чхартишвили: «Творчество — профессия опасная и заниматься ею могут только люди, у которых изначально не все в порядке с инстинктом самосохранения. Мир художника анормален, патологичен».[278]

Однако весь романтический антураж цоевского «текста смерти» может подвергаться редукции и осмысливаться иронично и пародийно. Примером такого осмысления является песня Псоя Галактионовича Короленко. Ирония относительно легко узнаваемого объекта — Виктора Цоя — достигается в этой песне не только словесным рядом (многие пассажи Псоя при чтении с листа могут быть восприняты цоевскими поклонниками как вполне серьезный In Memoriam в русле сложившихся сем), но, в первую очередь, — рядами музыкальным и исполнительским, в которых иронично пародируется и доводится до гротескного завершения манера пения Цоя:

Когда будешь молиться богам,
Не забудь, не забудь
Того парня, который здесь был,
Помянуть, помянуть.
Все горело, все было в огне,
И тогда, и тогда
Он огонь потушил сам собой
Как вода, как вода.
Парень-герой, парень-герой.

А потом наступила ночь,

Была тьма много лет,
Он явился и громко сказал:
«Нужен свет!»
И был свет.
Этот парень — такой же как мы —
Нам с тобой жизнь отдал.
Ты запомни его имена,
В его честь дай залп.
Этот парень не бог, не герой,
Он такой же, как мы.
Мы ведь тоже умели с тобой
Делать свет изо тьмы.
А потом, позабыв слова,
Научились делам.
И с тех пор мы все делим на два —
Пополам, пополам.

Много разных хороших парней,

Только ты не забудь,
Когда будешь молиться богам,
Помянуть, помянуть
Того парня, который тогда
Сделал свет изо тьмы,
Сделал кошку и сделал котят,
Сделал рай и ад.
Парень-герой, парень-герой.

Мы должны запомнить с тобой

Все его имена.
Выпьем водки и выпьем вина
В его честь до дна,
Залпом до дна!
Залпом до дна![279]