Тель-Авивские тайны

Мы стояли и смотрели друг на друга молча, словно открывали друг другу страшную правду. Так и не сказав ни слова, Женька круто развернулся и пошел в свою контору, а я села на пол и попыталась привести в порядок свои расхристанные чувства.

Из-за открытой двери конторы раздался Женькин голос. Сперва я подскочила, думая, что он обращается ко мне, но поняла, что он говорит по телефону.

— Хорошо, что я застал тебя, Феликс. Да, это я, из Тель-Авива. Ну удружил ты мне, ну удружил! Какую суку ты мне подсунул по дружбе, сволота! Иврит у нее, видите ли, великолепный! Она тут показала нам свой иврит. Не понимаешь? Ничего, скоро поймешь! Теперь тебе вовек за ее фокусы не расплатиться. Так что готовься, Феликс, молись перед сном!

Он со звоном шмякнул трубку, а я стояла онемев, словно кипятком ошпаренная — вот она, оказывается, великая любовь!

Когда я вечером рассказала всю эту историю дома, мама даже забыла, что мне тоже угрожала опасность. Она вскочила и стала натягивать пальто:

— Надо немедленно найти Дину и предупредить.

— Где вы будете ее искать, Шарман, она давно небось, целуется со своим Феликсом! — трезво возразил Никита и затосковал, переключившись, как всегда, на себя: — Может, лучше вы поищете себе работу, как обещали? А то непонятно, как без Нонниной зарплаты мы теперь расплатимся за печь?».

Дунский выдохнул воздух и замолчал. Габи вгляделась в его лицо и поняла, что он дочитал до конца:

«Как, это все? А что стало с Диной? И с Феликсом?»

«Откуда я знаю? Это уже другой рассказ».

«Но мне-то ты можешь сказать!».

«Ты что, не знаешь разницы между литературой и жизнью?».

«Раз ты их придумал, ты должен знать, что с ними стало потом», — решительно сообщила Габи.

«Значит, тебе понравилось!» — счастливым голосом объявил Дунский.

«С чего ты взял?».

«Раз тебя волнует судьба героев...» — начал было он, но Габи вскочила и бурно принялась его щекотать, выкрикивая «Неужели ты гений, Дунский? Неужели гений? Сознайся, это не ты написал такой гениальный рассказ?»

Дунский повалился на пол, стараясь увильнуть от быстрых рук Габи, — щекотки он боялся больше, чем непризнания своих талантов. Исходя мелким щекотным смехом, он просипел:

«Сознаюсь, это не я, не я! Это моя подруга-уборщица из массажного кабинета!».

Габи села на него верхом и произнесла приговор:

«Врешь ты все про подругу-уборщицу! Сознавайся, ты сам это все сочинил?»

И приблизила к его лицу указательный палец, словно намеревалась продолжить щекотную игру. Глядя на надвигающийся палец, он немедленно отрекся от своих слов:

«Сознаюсь во всем!»

«В чем?»

«Во всем, что ты хочешь! Только не прикасайся!»

Габи сжалилась, опустила палец и затосковала без всякого перехода: «Рассказ, конечно, гениальный, но славы он тебе не принесет, Ни славы, ни денег. Зачем надо было писать про массажный кабинет? Написал бы что-нибудь трогательное, душещипательное...»

«Ну что, к примеру?».