Телефон Господень (сборник)

Внутри колокольни вилась по стене старая каменная лестница с новенькими деревянными перилами. К концу подъема мы с отцом Олегом пыхтели как два перекормленных сумоиста – чтоб им тут лифт не поставить? Верхнюю площадку прикрывал временный дощатый шатер, но ограждение местами отсутствовало. Действительно, сверзиться отсюда – делать нечего, только зазевайся. Перемешанная со снежком кирпичная крошка сохранила множество следов – увы, это были следы милицейских сапог. Все затоптано. И зачем я сюда лез? Впрочем… Что-то неуловимое присутствовало – нет, не в следах материальных, а в некоей ауре этого места. Только не спрашивайте меня, что такое эта самая «аура» – не отвечу. Не знаю потому что. Просто чую задницей – что-то нехорошее было здесь. Неприятное такое и, как бы это сказать… ненормальное. Это невозможно объяснить человеку, который никогда не сталкивался ни с какой чертовщиной, а тому, кто сталкивался – объяснять уже не надо. Это непередаваемо неприятное ощущение, когда на загривке поднимается несуществующая шерсть… Если бы у меня был хвост, он бы сейчас торчал пушистой палкой, как у кота, почуявшего собачий запах. Нечто, почти уничтоженное в нас эволюцией, в такие моменты поднимает голову и вслушивается в тишину… Нет, ничего определенного. Не во что ткнуть пальцем и сказать: «Вот оно!». Ощущение быстро рассеялось под холодным ветром, но я его запомнил, и в голове зазвенел неприятный звоночек – опасно! Здесь – опасно!

Не знаю, почувствовал ли что-то отец Олег, но и он как-то поеживался и явно торопился вниз. Что ж – смотреть тут больше не на что. Спускаясь, я особенно тщательно держался за перила.

– А что же, батюшка, есть тут кто живой, кроме нас?

– Сторож должен быть в бытовке.

– Что-то плохо он сторожит – мы тут разгуливаем как дома…

Мы переглянулись, и быстрым шагом пошли через двор к вагончику на колесах. Типичное это жилище я много раз наблюдал на стройках – оборудованное обычной печкой-«буржуйкой», оно служит временным прибежищем всевозможным работникам физического труда. Не слишком удобно, но перекантоваться можно. Даже зимой. Если печку топить… чего сейчас явно не наблюдалось. Ни дымка над трубой. И – очень тихо. Так тихо, что идти к вагончику совсем не хочется. И – снова морозное ощущение по позвоночнику, и дыбятся эволюционные пережитки шерсти на загривке – что-то здесь было. Было – и ушло, но оставило след своего присутствия. Неприятный, ощутимый даже на морозе холодок. В такие минуты очень хочется иметь в руке оружие – и не сомнительное техническое совершенство пистолета, нет, подсознание требует чего-то увесистого и конкретного – меч, например, а лучше – каменный топор. Так сжимался в своей пещере наш низколобый предок, чувствуя еще не притупленным восприятием, как в темноте бродит нечто – и волосатая рука его сама тянулась к топору. Недалеко же мы от него ушли…

Преодолевая собственную нерешительность, я быстрым и, надеюсь, уверенным шагом направился к бытовке. Сзади хрустел снегом отец Олег. Поднявшись по короткой железной лесенке, я толкнул дверь – она была заперта изнутри. На стук никто не отозвался. Сзади , прокашлявшись, подал голос батюшка:

– Сергей Иванович, откройте, это я!

Мне почудился из-за двери слабый шорох, и опять воцарилась неприятная тишина.

– Открывайте, это я, отец Олег!

Нет ответа. Откачнувшись назад, насколько позволяла неудобная лесенка, я с размаху налег на дверь плечом – хлипкая задвижка с хрустом отлетела, и дверь распахнулась.

Бытовка представляла собой небольшое и достаточно захламленное жилое пространство. На вбитых в деревянную стенку гвоздях висели спецовки, на полу валялись грязные ведра и брезентовые рукавицы, вдоль стены стоял топчан, накрытый каким-то неопределенным тряпьем. Во всем этом беспорядке я не сразу заметил человека – скорчившись в углу у погасшей печки, сидел, прижав к груди колени, пожилой, потрепанный жизнью мужичок. Лицо его было спрятано, и мне сперва показалось, что он мертв, но тут он шевельнулся. Мы с отцом Олегом бросились к нему и стали трясти за плечи. Человек поднял голову – на нас смотрели безумные выкаченные глаза на совершенно белом, перекошенном от ужаса лице. Посиневшие губы что-то беззвучно шептали. Жестом остановив священника, я прислушался:

– Так холодно, холодно, холодно…

Когда «скорая» увезла закутанного в одеяла сторожа, который не переставал трястись и бормотать, мы с отцом Олегом остались одни в заснеженном дворе храма. Я курил, а батюшка тоскливо озирался по сторонам. В конце концов он не выдержал:

– Ну что, убедился?

– Убедился. Только вот в чем?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Но что бы это ни было, оно мне очень не нравится. Пойдем куда-нибудь, а то холод собачий…

Мы уселись в «Опель» и завели мотор. Через некоторое время из отопителя повеяло теплом, и скрученный внутри узел стал понемногу распускаться. Ненавижу мороз. Когда-нибудь я плюну на все и уеду жить в какую-нибудь Тимбукту, чтобы никогда больше не видеть снега.

– Ну, что скажешь? – спросил отец Олег

– Странно все. Ты следы видел?

– Какие следы?