Телефон звонит по ночам

Томка выглядела сейчас очень молодо, но все вглядывалась в зеркало, приближала к нему лицо требовательно, чуть тревожно.

– Хорошие духи, – сказала Ольга. – Это что?

– Французские… «Бандит». Такой маленький флакон стоит, как туфли. Возьми, подушись.

– Не сейчас.

– Вчера мы с ним гуляли по дороге на шахту. Нас обогнала какая-то женщина. Наверно, ночной сторож, – вечер был теплый, а она несла свернутую телогрейку. Поздоровалась со Стахом и на меня глянула, вроде мельком. А потом, когда уже вперед прошла, остановилась вдруг и спрашивает: «Станислав Тимофеич! Чи то не жена до вас приехала?..» Стах на меня посмотрел. «А что, говорит, разве похоже?» Ты бы видела, как он на меня посмотрел!..

– Как ты будешь жить? Потом? Когда все кончится?

– Это никогда не кончится. Я теперь точно знаю. Никогда.

– Ты выйдешь за него замуж?!

– Для тебя это единственное представление о любви, – сказала Томка, ее лицо стало злым на мгновение. – Выйти замуж! Но я замужем. У меня хороший муж, сын… Они не виноваты, что я в двадцать лет наломала дров. Я и должна платить. Я одна.

Она расчесывала гребенкой коротко остриженные кудрявые волосы. Она не жалела их и там, где гребень запутывался в кудрях, рвала их с силой, ожесточенно.

– И когда я сказала, что это никогда не кончится, я имела в виду не вечный праздник. А то, что я никогда не буду счастлива…

Ольга смотрела на нее и думала о том, что Томке плохо. Уж скорей бы она уезжала, что ли!..

– Ты наломала дров. Это верно. Но платишь не ты одна. Платит Стах… Майка… Ты о них подумала?

– Стах должен платить на равных. Как соучастник…

– Ты говоришь, как о преступлении…

– Это сказал Бодлер. Любовь – преступление, где нельзя обойтись без соучастника. Хорошо сказано, да?

– Не знаю, тебе виднее…

Она проводила Тамару до двери. Постояла, прислушиваясь к перестуку каблуков по лестнице, и вернулась в комнату. В комнате было сумеречно, пахло духами. Французские… «Наверно, ей подарил муж, – подумала Ольга. – В день рождения. Или Восьмого марта. Неужели такой флакон стоит столько, сколько хорошие туфли?..» Сергей не умел покупать подарки и, когда хотел подарить ей что-нибудь, всегда просил, чтобы она выбрала себе сама, на свой вкус. Она шла в магазин и выбирала, старалась купить нужное и подешевле, – стеснялась тратить на пустяки большие деньги. Она всегда помнила, как они достаются.

Она походила по квартире, хотела заняться чем-нибудь, но запах духов следовал за ней повсюду, тревожил ее, звал куда-то. И не выходили из головы слова Томки о том, что любовь – это преступление… Она думала о своей любви к мужу, о жизни, прожитой с ним, жизни, в которой ей нечем было себя упрекнуть. Нет, к ее любви слово «преступление» не подходило. Подходило ли оно к Томкиной? Подходило ли оно к любви вообще?..

Она долго рассматривала себя в зеркале. Она словно только сейчас поняла, что годы идут и делают свое дело. Что эта женщина в зеркале с утомленным лицом и бледными губами – это она, Оля-хохотушка, как звали ее когда-то. Глаза были еще хороши, и волосы, вымытые ромашкой, блестели и золотились. Казалось, никаких резких перемен не произошло. Но в зеркале перед ней была женщина, жена горняка, мать двоих детей…

Она поискала губную помаду, которой пользовалась лишь изредка. Подкрасила губы. Подумала: «А могла бы я понравиться кому-нибудь? Теперь?»

И тут же устыдилась своей мысли. И этого «кому-нибудь», которое было уж совсем ни к чему.

Но чужое счастье заразительно, даже такое, горькое и недолгое, как у Томки.

Сергей дежурил по шахте. Он сказал, что забежит поужинать, но не обещал наверняка. И ей вдруг захотелось услышать его голос. «Если бы тогда я не стала его женой, то, пожалуй, теперь бегала бы к нему на свидания», – подумала она. Эта мысль показалась ей забавной и успокоила ее. Она сняла трубку:

– Вы не знаете, Бородин у себя?

– Даю Бородина, – сказала телефонистка.

– Кто просит Бородина? – спросил женский голос. Это был голос Маи. – Бородин занят.

– Вы там скоро кончите? – спросила Ольга.

– Не знаю. Как начальство. По мне, так можно давно кончать…

– В чем дело? – сказал Сергей. – Идет совещание. Да, задержусь… – Сергей говорил негромко, досадливо. Он не любил, когда его отрывали от дела.

Она положила трубку с притворно-шутливым вздохом. Вот и поговорили! Предстоял долгий вечер, репетиция в агитпункте, где сейчас готовили самодеятельность к Дню шахтера. Разучивали песни и небольшую пьесу из шахтерской жизни.

Еще оставалось время до репетиции. Ольга приготовила яичницу и кликнула в окно Маринку – ужинать. Маринка прибежала, разгоряченная солнцем и прерванной игрой. Волосы ее на лбу и на затылке, под косой, были мокры от пота. Она ела, болтая ногами от нетерпения.

– Да сиди ты спокойно, вертень, – с напускной строгостью говорила Ольга, втайне любуясь дочерью, ее стройной шейкой в широком вырезе летнего платья. Голенастая, крутолобая, с далеко расставленными карими глазами, Маринка походила сейчас на бычка, который вот-вот взбрыкнет тонкими копытцами и ускачет.

– А где тетя Тома?

– Ушла в гости.

– Я знаю, к кому.

– Ну и знай себе на здоровье.