Телефон звонит по ночам

Она стояла, прислоняясь к косяку двери, не в силах нажать кнопку звонка. С какой бы легкостью сбежала она сейчас по ступенькам и вернулась к нему, на темную улицу. И пошла бы за ним, в его дом. Разве не мог он быть и ее домом?..

Она вспомнила, как он протянул ей пачку папирос, и подумала: «Значит, она курит».

Теперь эта мысль не причинила ей боли. И вслед ей пришла другая, похожая на молитву: «Господи, унести бы мне отсюда ноги…»

Глава двадцать вторая

Бородин не любил митинговать. Особенно не любил он митингов в начале дела. Поэтому большей частью он ограничивался торжественным нарядом.

Так было и в день объявления скоростной проходки. На утренний наряд они пришли в полном составе – Бородин, Забазлаев, Величкин и парторг гидрорудника Андрей Цуканов.

Цуканов работал машинистом углесоса. Он знал людей и умел говорить с ними, умел поднять настроение и настроить на боевой высокий лад этот трудный, грубоватый и независимый народ – шахтерскую братию. Потому что он сам был шахтером. И Бородин часто думал о том, что парторгом на шахте может быть только шахтер.

Подхалимов среди шахтеров не водилось. Им была свойственна гордость людей, делающих самое тяжелое дело на земле.

Шахтер по натуре бунтарь. Он работает на совесть, но и сам зорко следит за тем, чтобы его ненароком не обидели, не обошли.

Цуканова слушали напряженно. Парторг говорил о предстоящем Двадцать втором съезде партии. О том, что вся страна готовится встретить съезд трудовыми успехами. О том, что гидроруднику пора сделать рывок и осилить наконец проектную мощность. Для этого с сегодняшнего дня решено начать поход на запад, бросить туда лучшие бригады и объявить по всей шахте скоростную проходку.

– Не знаю, как вам, а мне, например, даже интересно: сможет бригада Басюка продвигаться на западе с той скоростью, как на востоке, или нет, – говорил Цуканов. – Посмитный, например, считает, что все успехи Басюка от более устойчивого пласта. Он, дескать, Посмитный, на востоке тоже давал бы тридцать погонных метров среднесуточных. Вот теперь мы переводим Посмитного на восток, на легкий пласт, и пусть он оправдает свои слова…

По нарядной прокатился гул. Дух соревнования и задора отодвинул мысли о заработке и премии, которые промелькнули у каждого в голове.

Поднялся Посмитный. Он сказал, что его бригада будет проходить столько же, сколько бригада Басюка. Были б условия! Посмитный – приземистый шахтер лет сорока, с рыжеватыми усами на бледном лице, с необветренной, гладкой и от этого казавшейся выхоленной кожей, какая бывает у тех, кто много проработал в шахте.

Человек обидчивый, самолюбивый, он был рад переводу на восток, потому что искренне верил, что сможет работать так, как работал Басюк. Басюка он недолюбливал, считал, что тот зазнается.

Он закончил тем, что вызвал бригаду Басюка на соревнование. Басюк принял вызов. Синие глаза его, подчерненные углем, искрились спокойной насмешкой.

Потом слово взял Бородин. Он говорил о будущем гидродобычи. О том, что, освоив проектную мощность, гидрорудник сможет перейти на работу в две смены. О том, что уже есть решение о строительстве клуба.

Он был немногословен. Тем более что не считал себя хорошим оратором. В нем не было той легкости общения с людьми, которую трудно нажить, если она не дана от природы.

Стоило заговорить Забазлаеву, и в нарядной становилось весело.

– Прежде всего будем перестилать желоба, – говорил он, стоя впереди стола и слегка покачиваясь с каблуков на носки. – Телефонограмму послали на Боковский завод, обещают выполнить наш заказ впереди дыма паровоза. У нас есть желоба, но мелкие. Двадцать сантиметров по борту. По ним, сами знаете, сметану гнать, а не пульпу!..

Все смеялись. Смех рождал доверие, роднил людей. Бородин тоже улыбался против воли.

«Тебя любят, – думал он. – Это облекает особой ответственностью. А ты хотел выдать этих людей. Бросить их на дело, обреченное в конечном итоге на провал. Ради чего? Ради минутного фейерверка?.. Ты артист. Верней, спортсмен. Помню, ты примчался в институт с газетой, где был снят на верхней ступеньке почетного пьедестала. Шла лекция, и газета ходила по рукам. В спорте, если сорвешься, ну так что ж! Можно повторить попытку…»

Новый график вошел в силу. Три дня все шло как по маслу. Но, видно, не зря кто-то сказал, что всякий график составляется для того, чтобы можно было выходить из графика. На четвертые сутки полетел углесос.

Цуканов – это была его смена – звонил из шахты наверх и просил прислать слесарей, а также главного механика. Цехновицер спустился в шахту. Вместе с ним в шахту пошел Угаров. Они поднялись на-гора грязные и злые. Все, чего удалось им добиться, это выяснить, что углесос полетел по вине завода, – были раковины в литье. Но от этого им не стало легче. Пока меняли углесос, прошло шесть часов. Шесть часов шахта стояла.

Этот новый углесос был последним. Гидрошахта без запасного углесоса – как человек с одним легким. Это уже не жизнь, а так… существование.