Телеграмма Берия

Начиная с этого утра мне пришлось два с половиной дня заниматься допросами немцев, в соответствии со списком вопросов, который мне дали, так как из Ленинграда, чтобы мне помочь, никто не приезжал. Когда начальство убедилось, что я всё делаю правильно, офицер, ранее присутствующий при допросах, исчез. Поэтому помимо вопросов из списка я начала просто разговаривать с пленными, стараясь понять психологию немцев. Только вооружённый матрос, стоявший со скучающим видом у двери, был свидетелем моих не относящихся к делу бесед — но он ведь ничего не понимал.

Конечно, пленные немецкие моряки были разными и по возрасту, и по чину, и по образованию, и по отношению к войне. На мои вопросы о жизни молодёжи и вообще о жизни в Германии, многие отвечали охотно, но совершенно не так, как я ожидала. В большинстве случаев, кроме спорта, девушек, танцев, пивных, их ничего не интересовало. Они были далеки от интереса к литературе и к музыке своих непревзойдённых классиков, лишь изредка читали газеты, не знали, кто такой Гейне, а его стихи (например, «Лорелея»), положенные на музыку, уверенно объявляли фольклором. Даже Гёте с трудом вспоминали лишь некоторые из них.

Наконец, в середине третьего дня поступило сообщение из Ленинграда, что должен прибыть опытный переводчик. Меня же срочно вызвали в НИМТИ. Быстро собравшись, я успела на отходивший в этот день катер, шедший в Ленинград. Вскоре я увидела двигающийся к нам навстречу быстроходный катерок и женскую фигурку на нём. Когда он поравнялся с нами, в красивой брюнетке, стоящей на его палубе, я узнала Галю Онопко, с которой мы в одном классе учились в немецкой школе «Петершуле».

Поджог

15 ноября 1944 года был день моего рождения. Вечером должны были собраться друзья, и мне хотелось их хорошо принять. Это значило всегда, а особенно в годы войны, прежде всего, хорошо накормить. Я была в лаборатории одна, так как все её сотрудники были в отъезде. Как это часто тогда бывало, здание НИМТИ не отапливалось, и в лаборатории, где я работала, было очень холодно. Хотя пользоваться нагревательными приборами категорически запрещалось и нас время от времени проверяли, все мы умудрялись каким-то незаконным образом повысить температуру, чтобы можно было работать.

Мой метод обогрева был таков. По обеим сторонам письменного стола, в нижние ящики, ставились две плитки, которые включались и выключались ногой с помощью устройства, лежащего на полу под центральной частью стола. Выключатель этой конструкции был спрятан в куче проводов от установки, стоящей на столе. Ящики выдвигались, и плитки включались, когда в лаборатории не было посторонних. Когда открывалась дверь, ящики мгновенно задвигались внутрь стола, а плитки одновременно выключались ногой.

В мой день рождения я ушла днём с работы, так как отключили электричество и все приборы не работали, а главное — мне надо было, загодя, приготовиться к приёму дорогих гостей. Ситуация была исключительной, так как я неожиданно получила с оказией посылку с фронта от Саши Вайсенберга (за которого я в 1945 году вышла замуж). Он в это время находился со своей частью в Прибалтике. В посылке была мука, и надо было поставить тесто для пирогов.

Я с удовольствием занялась хлопотами по подготовке угощения для гостей до той минуты, когда вдруг смертельно испугалась, вспомнив, что не выключила устройство под столом. Когда отключили электричество, я задвинула ящики вместе с плитками в стол, так как они мешали мне передвигаться, и, уходя, совершенно забыла об этом.

Бросив всё, я бегом помчалась в НИМТИ (Институт находился на расстоянии одной трамвайной остановки), моля Бога, чтобы электричество в здание ещё не было подано. Однако, завернув за угол, я остановилась как вкопанная. На фоне стемневшего дня все окна Института ярко светились.

Мне стало просто плохо, я прислонилась к ближайшему столбу, с трудом сдерживая нервную дрожь. Было совершенно очевидно, что в военное время моя небрежность будет рассматриваться как государственное преступление, или вредительство, или происки врага. Однако, кругом не было пожарных машин, никакой толпы, ничего, свидетельствующего о чрезвычайном происшествии. Не понимая, что же произошло, и в надежде на чудо, я двинулась к Институту.

Войдя в Институт, я сразу поняла, что чуда не произошло, и мои самые мрачные предположения оказались реальными. Часть первого этажа, где находилась лаборатория, была залита водой и какой-то противопожарной смесью. В комнате, где я работала, был полный разгром. Стулья и столы, частично обгоревшие, нагромождены в одном из углов. От занавесок на высоких окнах остались одни чёрные лохмотья. Мой стол представлял собою странное и устрашающее зрелище. В каждой из его сторон зияла большая дыра, от поверхности стола до пола. Весь его каркас обуглился, но средний ящик, хотя и почернел, но как будто бы не выгорел. Я бросилась к нему, ведь там были оставлены секретные документы. Они в соответствии с правилами должны были сдаваться в соответствующий специальный отдел при уходе из Института. Торопясь домой, я их не сдала.