Телеграмма Берия

Жерар, убедившись, что батискаф действительно никуда не двигался, начал по очереди включать моторы, которые обычно позволяли батискафу совершать движения вперёд, назад, вправо, влево, вверх, вниз. То есть он раскачивал батискаф, пытаясь оторвать его от дна, к которому он видимо присосался, так как всё время стоял на одном и том же месте, как того требовали измерения.

Наш режим работы был необычен для исследований, проводящихся на батискафе. При биологических или геологических исследованиях батискаф обычно часто перемещается.

Жерар явно волновался и всё время повторял:

— Да что же такое с этим батискафом, почему же он не движется, ведь я уже выбросил несколько порций свинца. Все моторы работают исправно, и ни с места.

С ожесточением, уже не понижая голоса, он выкрикивал типичное французское ругательство:

— Мерд, мерд, мерд!

Я внезапно испытала щемящее чувство беспомощности, мелькнула мысль о возможной безнадёжности нашего положения, но как-то не хотелось верить, что это конец. Эти минуты полной неподвижности на глубине 2500 метров, недоступные в то время каким-либо спасательным средствам, были, пожалуй, одними из жутких в моей жизни. С быстротой молнии в моей памяти промелькнули — дорогие мне люди, знаменательные события разных лет, короче, вся моя жизнь…

А лодка продолжала лежать на дне. И приборы показывали ограниченность времени обеспечения жизнеспособности в батискафе. Тогда, отчаявшись, Жерар серьёзным деловым тоном произнёс:

— У нас нет другого выхода, кроме рискованного выброса очень большого количества свинца.

Затем немного помолчав, добавил:

— Мы обычно выбрасывали свинец постепенно, в течение всего подъёма, регулируя скорость движения батискафа вверх и обеспечивая её механическую безопасность. В такой ситуации, как сегодня, я вынужден принять решение сразу выбросить большое количество свинца, и в случае успеха батискаф резко оторвётся ото дна. Время подъёма сократится, и при подходе к поверхности моря батискаф как бы выпрыгнет из него.

Мы молча выслушали его и с душевным трепетом стали ждать, чем же всё кончится.

Через минуту батискаф резко оторвался от дна и стал быстро подниматься вверх. Подъём продолжался вдвое быстрее, чем спуск — всего один час. Мы действительно не плавно вышли из глубин, как выходят их морских пучин подводные лодки, а как мячик выскочили из моря. Слава Богу, акватория, в которой происходил наш эксперимент, была заранее объявлена закрытой для всех видов судов, поэтому никаких столкновений не предвиделось.

Наш корабль находился недалеко, море было спокойно, и вскоре за нами пришла шлюпка, которая и доставила нас на корабль. Капитан с беспокойством смотрел на нас, и мои первые же слова были прерваны почти грубым приказом: «Поговорим после туалета!».

В Тулон мы возвратились поздно вечером и с корабля меня отвезли в комфортабельную гостиницу, расположенную в центре города. Ложась спать, я с удовольствием вспоминала события прошедшего дня и дружеский прощальный вечер на корабле. На следующее утро, проснувшись, я поняла, что все мои планы на наступивший день рухнули — у меня так некстати разыгралась сильнейшая мигрень. Однако, провалявшись до полудня, я кое-как с ней справилась и вышла из отеля. Походив по Тулону, я начала покупать маленькие сувениры, без которых по негласным обычаям тех времён просто невозможно было возвращаться в Москву. Купила я и небольшой чемодан, куда сложила свои покупки.

Выходя из магазина с чемоданом в руках, я опять увидела симпатичного молодого человека в светло-сером костюме, который почему-то всё время заходил следом за мной в те же магазины, что и я. Иногда он поджидал меня на улице. Увидев в моей руке чемодан, он вдруг улыбнулся и сказал: «Мадам, вы, наверное, заметили, что я хожу за вами. Разрешите я теперь хоть понесу ваш чемодан он, наверное, стал тяжёлым от ваших покупок».

Мне как-то не понравилось это предложение, показалось, что в нём таится какая-то неведомая опасность. Я быстро сказала: «Нет, нет», и поспешила в отель.

Когда этим же вечером я обедала у родителей молоденькой и очаровательной Клод Понсо, с которой я работала в Париже, они сказали мне, что скорее всего это была простая, типично французская любезность со стороны сотрудника службы безопасности Тулона. По их мнению, он сопровождал меня по долгу службы, убедился, что моя прогулка имеет чисто туристический характер и по молодости лет решил предложить свои услуги.

Много времени спустя Клод рассказала мне, что к её родителям после моего отъезда приходила полиция и интересовалась, почему мадам из России приходила обедать к ним, тогда как она даже не посетила местную коммунистическую организацию. Естественно, они не могли ответить на этот вопрос, и то, что я никогда не вступала в ряды этой партии, они тоже не знали.