Телепортация

– Скажите, – выталкивая из себя слова, сказал новичок, – хотя, может, это не так, но, по-моему, я видел странные кибитки… Понимаете… Мне показалось… – Чувствовалось, что он силился не столько вспомнить, сколько подобрать верный словесный эквивалент. – …мне показалось, что у них… у этих кибиток… В общем, они были без упряжи, без лошадей, – решившись, выпалил он наконец.

– Ну да, – Андрей Петрович решил принять предлагаемые правила игры и подыграть незнакомцу, – сейчас все кибитки только такие. Это автомобиль. Сиречь повозка без коней. Они лет сто как придуманы.

– Лет сто, – эхом повторил новичок и после небольшой паузы продолжил: – Не посетуйте на мое любопытство, но так и подмывает меня милостиво просить вас приоткрыть завесу над вашими словами. А как же, кто их тянет?

– Мотор. Это такое механическое сердце, в котором сгорает бензин. Ну, это такой собрат керосина, – ощущая себя Сергеем Капицей, отвечал Андрей Петрович. – При этом появляется энергия, которая движет автомобиль.

– А дома… Я мельком увидел освещенные огнями большие дома, они стояли, словно Великая Китайская стена… И огни… Что же горело так ярко? – продолжал расспросы незнакомец.

– Электричество.

– Э… Элек… три… чество, – повторил новичок, – и все это в самом деле?

– Так вы же видели это своими глазами, – пожал плечами Андрей Петрович.

– Ну предположим, – с нажимом, заставляя себя, произнес новичок, – предположим на миг… Но как же я здесь очутился?!

– Как и все, – ответил ему Андрей Петрович, – вас привел сюда наряд.

– Час от часу не легче, голубчик, я начинаю терять свой рассудок, при чем тут наряд, и чей он, по-вашему, мой, ваш или принцессы австрийской? – взмолился новичок.

Мысленно кляня себя за оброненную двусмысленность, Андрей Петрович бросился себя выручать.

– «Нарядом» теперь зовется не только платье, но и конвой. Согласен, что связи здесь мало, могу оправдаться лишь тем, что это придумал не я.

– У меня была… встреча, – словно не слушая его, пытался что-то вспоминать новичок, – с одним человеком. Наши… друзья… предложили нам… подойти другу к другу поближе. И вот, когда мы стали приближаться, меня вдруг ослепила вспышка, промельк небесного огня, потом оторвало от земли и понесло куда-то. Впрочем, нет, не куда-то, а вверх, к звездам. Но… Но я ничего не слышал и не видел. Только свист, словно Соловей-разбойник свистел, и сплошной темный туман. Потом я вдруг снова ощутил под ногами земную твердь, увидел эти кибитки, эти дома… Да, а еще я увидел людей в необычных одеждах, они почему-то странно на меня смотрели… А потом… Вот потом уже ничего не помню…

Андрей Петрович слушал, не перебивая, слушал и дивился тому, как все складывалось правильно и гладко. Чаще всего такой сдвиг сознания происходил после некой психологической травмы, эмоционального взрыва, он так это называл. Событие в реальной жизни человека накладывалось на похожее, происшедшее с тем, в которого он перевоплощался.

Измена жены превращалась в удар Брута, после чего пациент превращался в Цезаря и постоянно заворачивался в простыню (при этом истерично боялся любых, мало-мальски напоминавших нож предметов). Увольнение с работы или даже просто нагоняй от руководства мог стать подобным поражению под Аустерлицем. Больной после этого ощущал себя Наполеоном, с той лишь разницей, что при блестящем знании биографии своего второго «я» говорил лишь по-русски, да и то с вологодским акцентом, а порою вообще считал себя одноименным коньяком – может быть потому, что работал завскладом на ликероводочном.

Вот и здесь, видимо, какое-то событие подорвало изнутри психику этого человека и прочно закрепилось за событием из жизни его второго «я». Естественно, оно стало переломным, после него человек потерял умение ориентироваться во времени и в пространстве. Все было вроде один к одному, и все же Андрея Петровича терзали сомнения. Если бы это было раньше и если бы это был его пациент, он однозначно воздержался бы от немедленного лечения, предложив какое-то время его «понаблюдать». Потому что, хотя все и похоже, но есть зацепки, заусеницы, такие вот мелкие неприятные вопросы, на которые не даст ответа весь его опыт общения с такими людьми. Манеры, французский – слишком естественно. Чтобы себя так вести, в этом нужно пожить. Тогда получается, что он сбежал оттуда, где готовят психов? Зачем? Абсурд!

И еще… Его реакция на атрибуты цивилизации. К примеру, вот Цезарь, безобидный и небуйный в сущности больной, завернутый в простыню, водрузивший себе на голову кое-как сооруженный венок из выдранного с корнем в приемном покое ваньки-мокрого, который должен был заменить ему лавровый, не задумываясь, щелкал выключателем и расписывался гелевой ручкой: «Цезарь». Причем по-русски, почерком с наклоном вправо. В его практике были случаи погружения в реальность персонажа, но такого… абсолютного перевоплощения он не встречал. В вопросах этого человека удивление и любопытство были неподдельными – уж это Андрей Петрович умел различать. Как если бы он и вправду не знал и не представлял себе ни машин, ни современного дома.