Телешоу «Научи меня любить» (СИ)

- Ха! – громко выкрикнул Анжело, поднимаясь на ноги. – Да-да, ты не ослышался! Я сказал «Ха»! Так просто вы от меня не избавитесь, иначе бы меня не называли Анжело Кьярэ! – выдохнул он гневно. – Пошли, Бэйн... Нам надо составить новый план.

«Новый план? – мысленно застонал оператор, – Опять из-за тебя ввяжемся в какое-нибудь гавно!» – Бэйн не предполагал, он констатировал факт.

Сегодня в мире коробок было крайне мрачно. Яркие радуги, что обычно освещали все вокруг и накрывали коробочные небоскребы разноцветными переливами, на этот раз затянуло перламутровыми облаками, в которых то и дело блистали ядовито-зеленые молнии. Иногда искусственные электрические разряды спускались вниз к пустому городу и ударяли в коробковый дом или дерево, которое тут же вспыхивало зеленым пламенем и горело до тех пор, пока последняя коробочка, являющаяся его составляющей, не превращалась в красный пепел. Пламя не перекидывалось на другие дома, коробковый бордюр или искусственных людей, сжигая только четко выверенную цель. Вместе с тем по городу, предвещая бурю, гулял холодный, пронизывающий ветер. Он подхватывал еще горячий красный пепел, и разносил его по всему городу, окрашивая дома, пестрящие надписями, рекламами и фотографиями продукции, для которой были созданы коробки – элементы строений – в грязно-красный, кровавый цвет.

Шут сидел на коробковой лавочке, что располагалась на главной улице Коробколандии – так он называл свое детище – и наблюдал за тем, как красные облачка пепла, гонимые ветром, клубятся над коробковой дорогой и оседают на нее. Сегодня Шут был задумчивее обычного. Он всматривался в переливающиеся облака, которые нависали над городом перламутровым одеялом, и считал то и дело раздирающие их молнии. Буря разворачивалась, казалось, прямо над головой фигуры, поэтому после каждой молнии неотъемлемо тут же раздавался раскатистый гром, но он был совсем не похож на гром из реального мира: шумный и грозный. В этом месте гром напоминал громкий отчаянный стон или даже визг, настолько режущий слух и пугающий, что даже сам Шут ежился, слыша его. Ежился и улыбался.

Шут обожал наблюдать подобные бури и слушать гром, вздрагивая и борясь с желанием поскорее скрыться от всего этого ужаса под коробковой крышей одного из небоскребов, макушки которых сейчас терялись в перламутровой вате. Но как бы страшно ни было Шуту, он не уходил, а упорно сидел на лавочке, и даже когда одна из молний ударила в дерево всего в паре метров от него, фигура не сдвинулась с места. А все потому, что Шута привлекал страх. Ему казалось, что нет ничего более благородного, чем это всепоглощающее чувство, которое было способно заглушить и гнев, и страдания, заставить забыть об остальных проблемах и сконцентрироваться на одной единственной мысли. Ведь если вас хватают на улице, связывают, кидают в машину и куда-то везут незнакомые вам люди, вам больше не важно, что вчера вас бросил парень, через месяц могут уволить, а одному другу вы должны кучу денег. Вас больше не беспокоит кот, который нассал вам в ботинки, не раздражают соседи, которые любят пылесосить в третьем часу ночи. Вы даже были бы счастливы прямо сейчас пойти и предложить выпить чашечку чая человеку, который вас всегда подначивал и подшучивал над вами, тем самым портя вам настроение. Все это становится таким милым сердцу. Все это оказывается любимой жизнью.

Шут считал, что нельзя в полной мере оценить все прелести своей жизни, пока не испытаешь подобного животного страха. Здесь был лишь один единственный нюанс. Страх надо было испытать и вытерпеть. Не сломаться.

Истерики?

Мольбы?

Неизбежность?

Смирение?

Не смейте. Не смейте преклоняться. Не перед страхом. Его надо испытывать, как он испытывает Вас. Но не подчиняться ему.

- Когда-то давным-давно, в тридесятом царстве тридевятом государстве, – забормотал себе под нос Шут, улыбаясь молниям и продолжая вздрагивать от очередного грома, – жил был Шут, который очень-очень любил своего короля. Жил был Шут, который очень-очень хотел жить только ради короля. Жил был Шут, который иногда совсем чуть-чуть ненавидел своего короля. Шут знал, что он был не единственным Шутом. Шут знал, что он был не лучшим Шутом. Шут знал, что он не достоин короля. Шут страдал, и ему было так плохо, как никогда раньше не было. И никакая физическая боль не могла сравниться с тем, как ему было больно рядом с королем. И Шут был готов умереть за короля. Шут хотел умереть за короля. Но король предал Шута. Король хотел избавиться от Шута. А Шут так испугался… Так испугался, что…

Ветер утих, а вместе с ним утих и Шут. Фигура поднялась с лавочки, подошла к тому месту, где осел красный песок, и пару раз наступила на него, оставляя после себя четкие следы.