Телесные опыты человека-собаки: «Собака Павлова» Олега Кулика

Характеризуя отношение Павлова к его экспериментальной деятельности, Д. Тодес сравнивает последнюю с «физиологической фабрикой» [Todes 2002]. Роль живой собаки, на протяжение долгого времени используемой исключительно в научных и даже коммерческих целях, сводилась по преимуществу к роли объекта опыта. Мы знаем из разных источников, насколько безжалостен был Павлов к своим собакам, что, впрочем, не должно заслонять тот факт, что он первым среди ученых, ставящих опыты над животными, организовал экспериментальный процесс таким образом, чтобы после окончания эксперимента звери оставались в живых.

Итак, уже сейчас можно констатировать, что акция Кулика воспроизводит основную особенность экспериментов Павлова — их продолжительность, подразумевающую унизительную деградацию объекта опыта. Низведение себя до уровня собаки, разыгрывание этой роли в публичном месте, безусловно, является актом самоунижения. Как отмечает Е. Деготь, такое намеренное самоунижение вообще характерно для русских перфомансов постсоветской эпохи и составляет один из их наиболее важных элементов [Деготь 2002]. Акции Кулика являют наиболее известный пример подобного самоуничижения, а сам он обычно воспринимается как эмблематический тип русского, живущего «собачьей жизнью» в постсоветской России, — образ, с которым Кулик намеренно играет. Избранное в качестве творческой стратегии использование образа собаки Павлова еще более способствует такому восприятию.

Рютинг точно описывает ту важную роль, которую сыграли научные эксперименты Павлова в глобальном советском социальном эксперименте по созданию Нового Человека [Rtiting 2002: 169ff.][7]. Делая следующий шаг в том же направлении, можно задаться вопросом о том, как соотносятся акции Кулика с этим коммунистическим экспериментом.

Ни собака, ни человек не являются только объектами, они страдают и имеют душу. По мнению Рютинга, именно этот факт заставил Павлова оставить его ранние сугубо физиологические исследования процессов пищеварения.

Психологическая реакция собак на лабораторные условия содержания сказывалась на результатах проводимых над ними опытов, и Павлов стал искать способы устранить этот фактор. Таким образом был открыт «условный рефлекс», и вскоре ученый сконцентрировался только на нем. Он был одержим идеей объяснить человеческое поведение исключительно в рамках физиологии, не прибегая к аргументам психологического или психоаналитического дискурсов. В результате развития его теорий сформировалось представление о том, что поведение человека полностью определяется деятельностью нервной системы, управляемой корой головного мозга, которую Павлов считал высшим отделом иерархической (в его представлении) мозговой системы.

Однако, если поведение человека контролируется корой мозга, а на ее деятельность можно оказывать воздействие посредством условного рефлекса, логично заключить, что и сам человек может быть полностью управляем и прежде всего — (пере)воспитан. Этот вывод представлял безусловный интерес для молодого Советского государства и, естественно, оказался востребован в рамках проекта построения нового, лучшего общества и создания Нового Человека.

Помимо международной известности, это стало одной из тех причин, по которой Павлов, несмотря на свое довольно критическое отношение к новой власти, не только не пострадал от нее, но, напротив, получил значительные привилегии. После его смерти разработанное им учение о функции коры головного мозга, ставшее уже при жизни ученого предметом критики и являющееся просто ошибочным, приобрело в Советском Союзе статус доктрины. В эту эпоху все еще сохранял популярность неоламаркизм и оживленно обсуждался вопрос о возможности преобразования условного рефлекса в безусловный. Павлов не поддерживал эту идею, но его учение, особенно в интерпретации некоторых учеников исследователя, активно использовалось для ее обоснования (ср.: [Rtiting 2002:233ff.])[8]. Такой теоретический поворот, безусловно, в еще большей степени соответствовал целям утопического проекта создания Нового Человека.

Бредихина охарактеризовала атмосферу роттердамской акции как «мрачную утопию». В посвященном акции Кулика «Собака Павлова» тексте каталога «Манифесты» Бредихиной были сформулированы 8 программных тезисов [Bredikhina 1996: io6ff.]. Эта программа вполне напоминает утопию.

По мнению Р. Салекл, она в значительной степени следует принципам так называемой «глубинной экологии» («deep ecology»), теоретическую основу которой составляет критика антропоцентризма [Салекл 1996: 42]. Кулик и Бредихина также отвергают структурное разделение между человеком и животными, полагая, что человек должен отказаться от восприятия животного как не-антропоморфного Другого и признать его своим альтер-эго. Истинная демократия, пишет Бредихина, может быть основана только на «законе джунглей», в условиях которого человек должен быть лишь одним из видов живых существ. Совместное проживание людей могло бы быть более достойным и при еще более жесткой политической системе.