Телесные повреждения

Она стоит в бабушкином саду, за углом дома, она помнит, что сад давно исчез, я не могу обо всем заботиться, говорить мать, но вот же он, на своем месте, в нем все такое яркое, такое сочное, красные цинии, алтей, подсолнечники, жерди с огненными вьющимися бобами, вокруг, как пчелы, снуют колибри. Но сейчас зима, на земле лежит снег, солнце стоит низко над горизонтом, со стеблей и цветов свисают маленькие сосульки. Ее бабушка здесь, в белом платье с маленькими голубыми цветочками, это летнее платье, кажется, она не замечает холода, и Ренни понимает, что это потому, что она мертва. Окно открыто и через него Ренни слышит, как ее мать и тетки поют на кухне гимны, пока моют посуду, гармонию на три голоса.

Ренни выставляет вперед руки, но коснуться бабушки не может, руки проходят насквозь, все равно что, касаться воды или выпавшего снега. Бабушка улыбается ей, колибри вьются вокруг ее головы. «Жизнь вечна», — говорит она.

Ренни старается вырваться из объятий сна, она не хочет в нем существовать, наконец ей это удается. Она лежит на своей кровати, простыня скручена вокруг, она мечется, распутывается и вскакивает. За окном темно, в комнате сумрачно, возможно, еще не настало утро. Ей что-то надо найти. Она встает, ноги ее босы, на ней длинный белый бумажный халат, он завязывается на спине, но это не больница. Она пробирается на другую сторону комнаты и открывает ящики бюро, один за другим, перерывая свои лифчики, платки, свитера со тщательно сложенными рукавами. Она ищет свои руки, она знает, что оставила их где-то здесь, аккуратно сложенные в ящик, как перчатки.

Ренни открывает глаза. На этот раз она действительно проснулась. Рассвет. Уже слышны первые звуки, москитная сетка реет вокруг нее в теплом воздухе, как туман. Она вспоминает где она, она здесь, одна, распростерта в будущем. Она не знает, как попасть обратно.

— Что тебе снится? — спросила Ренни Джейка через месяц после того, как они начали жить вместе.

— Ты прямо как моя мать, — сказал Джейк. — Потом ты захочешь узнать, как я испражняюсь.

Джейк имел обыкновение отпускать шутки в адрес своей еврейской мамы, что, как чувствовала Ренни, было способом избегать настоящего разговора о ней. Ее возмущали все шутки про матерей, даже свои собственные.

— Это не подходящая тема для шуток. Ты не единственный, у кого есть мать, и я ею не являюсь. Ты должен быть польщен, что мне интересно.

— Почему всем женщинам так обязательно все знать? — сказал Джейк. — Несколько хороших палок и им уже необходимо выяснить, что тебе снится. Какая разница?

— Я просто хочу тебя лучше узнать, — говорит Ренни. — Я хочу все о тебе знать.

— Я был бы психом, если бы вообще что-либо рассказал тебе. Ты бы использовала это против меня. Видел я эти твои блокноты. Ты бы делала записи. Держу пари, когда меня нет, ты роешься в мусорном ящике.

— Почему ты так обороняешься? — спросила Ренни. — Ты мне не доверяешь?

— Есть ли у цыплят губы? Ну, хорошо, вот что мне снилось. Мне снился твой зад, в тысячу раз больше, чем в жизни, парящий в небе, горящий неоновыми огнями, вспыхивающий и гаснущий. Ну, как?

— Не опускай меня, — сказала Ренни.

— Мне нравится когда ты снизу, — сказал Джейк, — распростертая на спине. Он перекатился на нее и начал кусать ее в шею. — Я неконтролируемый, — сказал он, — я животное в ночи.

— Какое? — спросила Ренни. — Бурундук?

— Смотри, киска, — сказал Джейк. — Помни свое место. Он схватил ее руки, свел запястья вместе, вклинился между ее бедрами, стиснув ей грудь сильнее, чем было необходимо. — Чувствуешь, — сказал он. — Вот что ты со мной делаешь, самая быстрая эрекция на Западе. Представь, что я только влез в окно. Представь, что тебя насилуют.

— Чего тут представлять, — сказала Ренни. — Прекрати измываться.

— Вообрази, что тебя это возбуждает, — сказал Джейк. — Вообрази, что тебе это нравится. Попроси. Скажи, пожалуйста.

— Отлупись. — Ренни, смеясь, лягнула его пятками.

Джейк тоже рассмеялся. Он любил, когда она ругалась: он говорил, что она единственная известная ему женщина, которая все еще произносит это слово по буквам. Что было правдой. Ругань была той добродетелью, которой ее не обучали с детства. Ей пришлось осваивать ее самостоятельно.

— У тебя грязная речь, — сказал Джейк. — Твой рот надо вылизать языком.

— Что тебе снится, — спросила Ренни Дэниэла.

— Не знаю, — ответил Дэниэл. — Никогда не могу вспомнить.

Вчера Ренни поставила будильник на семь. Она лежит в кровати, дожидаясь пока наступит время вставать. Когда звенит звонок, она разгребает себе путь через сетку и нажимает кнопку.

Если бы не Лора и не бабушка с больным сердцем, ей вообще не надо было бы подниматься. Она подумывает о том, чтобы не вставать. Она всегда может сказать, что проспала. Но Грисвольд глубоко сидит в ней. Не можешь сдержать слово, не давай его. Поступай с ближним так, как хочешь, чтобы он поступал с тобой… Она выдирается из затхлого кокона, чувствуя в себе не добродетель, а возмущение.