Телевидение

На размытом любительском видео его жена, мать его детей, бесстыдно хихикала в компании пьяных мужиков. Среди них был и тот самый шеф, которому она таскала банки мексиканского пива.

Москва

В этот ранний час в коридорах телецентра было темно и тихо. Только из студии новостей “Дайвера” доносились голоса. Гуровин заглянул в дверь.

— Пожар в Питере ставим седьмым сюжетом, — говорила редактор новостного отдела Ирина Долгова. — Даем ему полторы минуты.

— Куда столько? — развел руками Игорь Червинский, которому Яков Иванович, несмотря на возражения Крахмальникова, доверил утренний выпуск новостного блока. — Тоже мне — дачка чья-то сгорела. Минуту максимум.

Яков Иванович взглянул на часы:

— Во сколько обычно Алина приезжает?

— Должна уже быть…

— Появится — пусть зайдет. Я у себя. Закрывшись в кабинете, Гуровин долго сидел недвижно, глядя на телефон. В такую рань аппарат обычно был нем, деловые звонки начнутся только после десяти. Наконец Яков Иванович шумно вздохнул и набрал номер. В трубке послышались длинные гудки, потом — голос автоответчика.

— Это Гуровин, — сладким голосом произнес Яков Иванович, поморщившись от резкого звука сигнала, разрешающего наговаривать сообщение. — Господин Дюков, мне очень нужно с вами поговорить. Если вы дома, снимите, пожалуйста, трубку… — На том конце провода сохранялось молчание. Яков Иванович занервничал. — Господин Дюков, у меня к вам очень важный разговор. Если сможете, перезвоните, пожалуйста, срочно…

Отключившись, Гуровин снова замер. Но тут же резко вскочил и начал расхаживать по кабинету. Выглянул в окно, перелистал бумаги на столе. Подошел к сейфу и вытащил початую бутылку коньяка. Сделал из горлышка глоток, и на душе потеплело.

Все, он перешел черту. Теперь назад нельзя. Он звонил главе администрации президента. Если теперь Дюков перезвонит, Гуровину нельзя будет сказать “извините, я ошибся номером” или “извините, я пошутил”.

В дверь постучали.

Яков Иванович сунул бутылку обратно в сейф, повернул ключ, резво подскочил к столу и склонился над каким-то графиком.

— Да-да, войдите, — важно произнес он.

В дверях кабинета появился растерянный Червинский.

— Яков Иванович, Алины нет, — запинаясь, сообщил он. — И дома тоже…

Гуровин взглянул на часы и побагровел:

— Она что, с ума сошла? Эфир через полчаса! Найти немедленно!

Он начал тыкать в кнопки мобильника.

— Ищите, ищите Алину! — закричал застывшему Червинскому.

— Да где искать-то? — Червинский чуть не плакал от отчаяния.

— Хоть в космосе! Уволю всех, к чертовой матери! Лысина Червинского блеснула в свете электрической лампочки и скрылась за дверью.

— Алло, Леня, это снова я. Ты скоро?

— Я же сказал, буду через час.

— Алина пропала!

— Ищите! — рявкнул Крахмальников.

— Да где искать-то? — словами Червинского проблеял Гуровин.

— Хоть в космосе! По мобильному звони! Загребельную вызывай!

Они уже давно работали вместе, поэтому даже любимые выражения друг друга знали наизусть. Только в последнее время Крахмальников стал все чаще пользоваться выражениями Гуровина. И сегодня Яков Иванович собирался это прекратить — он решил сказать Леониду: “Леня, пожалуй, пришло время нам с тобой расстаться”.

Телефон зазвонил так неожиданно, что Гуровин вздрогнул.

— Ой! — вскрикнул он тонко, по-женски. — Дюков.

Но это был не Дюков. Это опять звонили из Питера.

Екатеринбург

Гарик обманул Тиму — он умер.

Сначала, правда, Гарика долго били, на теле уже не осталось живого места. Но умер Гарик не от побоев, а от упрямства. Ну что ему стоило подмахнуть бумажку? Нет же, сучонок, уперся.

Тиму это очень разозлило.

Гарика он ненавидел давно, еще с тех пор, как они пацанами гоняли по дворам, терли сливовые косточки о бетонные ступени, чтобы получился свисток, наполняли оранжевые соски водой из-под крана, а потом окатывали прохожих. Детство у них было обыкновенное — родители пахали на заводах, а они добывали себе впечатления за высокими заборами воинских частей, в процарапанных на белой краске дырочках в окнах бани и из рассказов бывших зэков, умевших смачно сплевывать сквозь зубы.

Вот с этих плевков и началось — у Гарика как раз была щель между передними зубами, и он сразу же научился цвиркать слюной далеко и метко. А у Тимы ничего не получалось. И тогда они в первый раз подрались. Бились жестоко, как бьются старые приятели. Возненавидели друг друга люто.

Каждый создал свою шайку и стал развлекаться тем, что подстерегал зазевавшегося пацана из стана противника.

Потом их разбросало по Союзу. Оба сидели за спекуляцию.

А увиделись в туалете на Петровке, где торговали джинсами и батниками. Знаменитая была барахолка, милиционеры стеснялись входить в женскую половину сортира, а вольные торговцы как раз там и трудились. Тима и Гарик не сразу узнали друг друга, но, когда щербатый Гарик смачно сплюнул сквозь зубы, Тима вдруг словно прозрел. Даже обнялись от радости.