Телевидение

Денис попытался расширить квадратные ячейки решетки, пробовал ударом ноги разорвать хоть какой-нибудь сварной шовчик, но ему не удалось — ворота были сварены надежно. Он оглянулся и посветил вниз вдоль штольни совсем уже умирающим лучом фонарика — черная кромка воды с плавающим на поверхности шкафом и щепочками от угасшего костра неумолимо приближалась. Тогда они обнялись и, обессиленные подступающим ужасом, молча опустились на холодный бетонный пол тоннеля.

Неожиданно в наступившей тишине до их слуха долетел неясный шум, какой-то волнами наплывающий и стихающий гул, который несколько раз прервался явственно прозвучавшими сигналами автомобиля. Значит, Слава говорил правду! Там, за решеткой, находился кусок старого заброшенного тоннеля, откуда уходила вверх шахта с вентиляционным киоском, торчащим над землей. Где-то в десяти метрах над ними кипела жизнь, ехали машины, шли пешеходы.

— Дай зеркальце, — попросил Денис. — У тебя же наверняка есть в сумке зеркальце! Скорей!

— Что ты кричишь на меня, — обиделась девушка. — Не я же навесила этот проклятый замок! На, — нащупала она его руку и вложила холодный стеклянный диск.

Хованский как можно дальше вытянул руку сквозь прутья решетки и направил зеркало так, чтоб в нем отразилось то, что находилось прямо над ними.

— Свет! Я вижу свет! То ярче, то гаснет — смотри! Это наверно от проезжающих машин.

— Нужно кричать, как можно громче кричать! — возбужденно сказала Наташа. — Кто-то должен нас услышать. У таких домиков часто греются бомжи. Давай орать хором “помогите”! Раз, два, три…

Москва

Утром Володя встал пораньше и, не будя друга-инженера, ушел из дому.

Всю ночь он ворочался, пытаясь уснуть, — никак. Только закроет глаза — видит экран телевизора, на котором его наивную девочку с тонкой художественной натурой, его верную супругу лапал какой-то слюнявый мужик, и ей это явно нравилось.

Теперь он будет весь день ходить по городу. Будет пить и думать.

И ждать.

Все равно некуда идти.

Москва

Яков Иванович чувствовал себя нехорошо. В последнее время это стало уже привычным. Если что-то начинало болеть, то теперь надежды, что само рассосется, не было. Теперь все болячки, придя, оставались навечно.

Разболелась спина. Словно чувствовала подвешенное состояние своего хозяина. С одной стороны, Гуровин находился между небом и землей, потому что не знал, выживет ли телеканал, а с другой — между молотом и наковальней, потому что влез в такую опасную игру, что выйти из нее можно и ногами вперед.

Ну с Крахмальниковым он справится — сегодня же покажет ему рейтинги, где передача “Выводы” имеет четыре процента при доле зрителей тридцать два. Рейтинг этот был высчитан верной службой “Vox populi”, которую Гуровин подкармливал, за что она и выдавала ему нужные цифры.

Но вот с Кремлем… Дюков так и не отзвонился. Неужели уже поставил на Гуровине крест? Нет, в тираж его еще рано списывать.

Яков Иванович сел за стол и попытался сосредоточиться на бумагах. Телефон он отключил, потому что из-за питерских событий тот звонил постоянно. “Дайвер” сегодня был самым популярным каналом. Это Гуровин знал и без опросов. Вчерашнюю безобразную сцену с Крахмальниковым он вспоминал со стыдом. Уже по всем каналам трубили об аварии, и питерского Хозяина таскали по всем кочкам, так что ответственность, если что, можно будет и разделить…

В голову почему-то лезли совершенно посторонние вещи. Вдруг вспомнился древнегреческий миф о том, как однажды богиня Гера довела своего всесильного супруга Зевса до бешенства, и он наказал ревнивицу, велев приковать ей руки к земле, а ноги — к небесам. Так она, бедняжка, несколько веков и провисела. А потом Зевсу стало ее жалко, он приказал Геру освободить. Дня три-четыре она была паинькой, потом взялась за прежнее — ссоры, скандалы, битье амфор. Конечно, от такой жены пойдешь по бабам, вон сколько было их у громовержца.

Яков Иванович с большим удовольствием последовал бы примеру Зевса. Не в смысле посторонних представительниц прекрасного пола — тут он может, пожалуй, дать фору древнегреческому богу, — а в отношении жены. Будь его воля, подвесил бы ее навечно, а чтобы не скучала, приковал бы поблизости лучшую подружку — Галю Загребельную. Гуровину вовсе не нужен соглядатай, который следит за каждым его шагом. Он давным-давно избавился бы от заместительницы, но не мог по двум причинам. Во-первых, она действительно знала о нем слишком много. У Якова Ивановича даже было подозрение, что она держит у себя дома целое досье на него. Во-вторых, за многие годы совместной работы он все-таки к ней привык. И теперь Галина Юрьевна для него как чемодан без ручки, который и нести неудобно и бросить жалко.

— Яша, у меня разговор, — сказал по селектору Крахмальников.

Греческо-игривые мысли мигом улетучились. Ну что ж, на ловца и зверь.

— Да, Леня, зайди, — сладко отозвался Гуровин. Он выложил на стол распечатку “Vox populi” и попросил секретаршу сварить кофе.

— Хорошо, Яков Иванович, — ответила Люба. — К вам Харламов.

Господи, ну как же он забыл!