Телевидение

Не случайно поэтому носителем этого нового стало именование пере-нос.

Чтобы привести своих окружающих в чувство, я артикулирую этот перенос как «субъект, который предполагается знающим». Тут налицо своего рода объяснение, развертывание того, что слово это лишь впотьмах нащупывает, а именно, что субъект, посредством переноса, предполагается у того знания, из которого он как субъект бессознательного и состоит, и что как раз оно-то и переносится на аналитика [[]] — то самое знание, что, не думая, не рассчитывая и не рассуждая, имеет, тем не менее, своим следствием выполненную работу.

Не стоит эти ориентиры переоценивать, но выглядит это так, словно я заманиваю их игрою на дудочке — или, что еще хуже, словно у них по моей вине играет очко.

Эти уж мне миловзоры из ОВЗоАДа — они не решаются. Туда, куда это ведет, они не готовы сделать ни шагу.

Я ли не лезу для этого из кожи вон! «Аналитика никто не уполномочивает, кроме него самого», — провозглашаю я. Я устанавливаю в Школе критерий «перехода», суть которого — в изучении того, что именно склоняет проходящего анализ к занятию позиции аналитика, — изучении, никого ни к чему не принуждающем. Должен признаться, что получается это пока неважно, но в Школе этим занимаются, а существует Школа совсем не так уж давно.

Не то чтобы я всерьез надеялся, будто за пределами Школы прекратят возвращать перенос его отправителю. Перед нами исключительная принадлежность пациента, его единственность, соприкосновение с которой диктует нам в качестве условия своего осторожность, и прежде всего — более даже, нежели в работе с ней — в ее оценке. Здесь к этому кое-как приспособились — но куда может зайти дело там?

Одно я знаю наверное: аналитический дискурс не может держаться на ком-то

одном. Я счастлив, что находятся люди, которые за мной следуют. Это значит, что у дискурса есть шанс. [[Трансфинитность дискурса]]

Никакое брожение — им же и возбуждаемое — не в силах было бы отменить его собственное свидетельство о том лежащем на сексе проклятии, что упоминается Фрейдом в «Недовольстве».

[[Невозможна искусная речь о сексуальности,]] Если о тоске, даже об угрюмости, я в связи с «божественной» версией любви уже говорил, как не признать, что оба аффекта эти выдают себя — в словах и даже в действиях — у тех молодых людей, которые вступают в связи, никакого подавления не испытывая, причем самое замечательное, что те самые аналитики, у которых черпают эти молодые люди свою мотивацию, выслушивают их неодобрительно поджав губы.

Даже если бы воспоминания о подавлении в семье были неправдой, их следовало бы выдумать, без чего, в действительности, дело и не обходится. Миф как раз это самое и есть — попытка облечь то, что обусловлено самой структурой, в эпическую форму.

Тупик сексуальности выделяет, [[…и дело тут в структуре.]] подобно железе, фикции, рационализирующие невозможное, которое этот тупик создало. Я не говорю, что фикции эти — плоды воображения, в них читается мне, как и Фрейду, приглашение к Реальному, которое и выступает их поручителем.

Устроение семьи всего-навсего обнаруживает наглядно ту истину, что Отец [[.читай миф об Эдипе]] — это вовсе не биологический производитель, а женщина так и остается для мужичонки заражена Матерью; все остальное просто отсюда следует.

Я бы не сказал, что придаю большое значение заметному у этого мужичонки вкусу к порядку — тому, что он высказывает, говоря, к примеру: «Лично я (sic) терпеть не могу анархии». Порядок или строй — там, где он хоть в малейшей мере присутствует, — имеет то свойство, что ценить его не приходится: он заведен и все тут.

Это уже во время оно, к счастью, где-то произошло, и самое время теперь показать, что даже с зачатками свободы дело обстоит как нельзя хуже. Это капитализм, заново приведенный в порядок. Вовремя для секса, потому что капитализм, на самом деле, начинается именно с этого

— с отправки секса на свалку.

Вы держитесь левых взглядов, но насколько я знаю, не в отношении секса. Ибо левизна сексуальная всецело опирается на аналитический дискурс — в том виде, в котором он на сегодняшний день вне-существует. А вне-существует он скверно, лишь усугубляя собою лежащее на сексуальности проклятие. В чем и дают о себе знать опасения его перед этикой, ориентиром которой стало у меня искусное слово.

Не сводится ли это к признанию, что в науке любви от психоанализа ждать помощи не приходится? Откуда можно заключить, что надежды вновь возлагаются на сексологию.

Наоборот: как я только что дал понять, это от сексологии, скорее, ожидать нечего. Наблюдая над тем, что лежит в сфере наших чувств, то есть над перверсией, ничего нового нам в любви выстроить не удастся.

Бог, напротив, вне-существовал с таким успехом, что язычество населило ими целый мир, хотя никто в этом деле

так ничего и не понял. Вот к чему мы возвращаемся.