Телевидение. Закадровые нескладушки

Глубокой осенью 1965 года мы снимали вечер поэзии в Коммунистической аудитории МГУ на проспекте Маркса, ныне Моховой. Зал был набит битком. На сцене Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский… В зале – восторженные почитатели их поэзии. Дверь была закрыта на ключ и тряслась от звуков. Вопреки возмущенным воплям редактора, я приказал оператору держать в объективе не сцену с именитыми поэтами, а дверь. Это мое экстравагантное решение вскоре с блеском оправдалось. Дверь вдруг с жутким треском срывается с петель и медленно опрокидывается на пол. И по ней, как по крепостному мостику, в аудиторию хлынула взъерошенная лавина любителей поэзии. Этот незапланированный эпизод стихийного порыва и прорыва оказался только у нас. Дальше вечер продолжался в накаленном, до предела переполненном зале. Вечер вел Евгений Евтушенко. Запомнился один эпизод. Евтушенко обнял за плечи и вывел на авансцену огненно-рыжего, под цвет румянцу на его щеках, молодого поэта. «А сейчас я вам представляю самого талантливого из нас, Иосифа Бродского», – сказал он. Многих, и меня в том числе, поразили его слова. Евтушенко, который был в зените славы, уступает пальму первенства известному в очень узких кругах и малоизвестному широкой публике поэту. Так мог поступить только настоящий поэт. Я в этом убедился еще раз, когда был издан его гигантский труд «Строфы века», где он возвратил из небытия много достойных имен русской поэзии.

От срезки до врезки

Идет 1966-й год. Моя первая работа, студента 2-го курса факультета журналистики МГУ, в молодежной программе Центрального телевидения «Мир и молодежь». Готовила программу и вела ее выпускница МГИМО Лена Васильева, впоследствии Журавлева. В день эфира, а эфир тогда шел живьем, не в записи, выбросили какой-то сюжет по цензурным соображениям. Лена в панике. В программе образовалась дыра в 7 минут. Что-то снимать, что-то где-то доставать было уже поздно. До эфира оставались считанные часы.

И тут я вспомнил, что когда я заканчивал свой сюжет в нашу программу, в соседней монтажной коллеги из международной редакции тоже заканчивали монтаж большой часовой программы о партизанах Колумбии. Лена бросилась к ним за помощью. Те ни в какую. Ни кадра, ни полкадра. А время идет…

Последний акт этой драмы проходил на пятом этаже 4-го корпуса на Шаболовке, в монтажном цехе. В момент самого полного и глубокого отчаяния, смотрю, мимо нас монтажницы тащат две корзины, битком набитые «срезками» колумбийских партизан. Как-никак я работал на прямом эфире, и реакция сработала мгновенно. Я тут же предложил девчонкам в обмен на их полные корзины две наши пустые. Обмен, да еще скрепленный плиткой шоколада, состоялся. Тут уже «врубилась» и Васильева. Лена побежала в международную редакцию договариваться об анонсе их программы из «срезок». Что можно сделать из «срезок», каких-то совершенно пустых планов, выброшенных за ненадобностью? «Валяйте и ваяйте», – ответили мэтры. В монтажной закипела работа. Хорошо помню, из соседней аппаратной доносились бодрые фрагменты из тогдашнего шлягера Пахмутовой: «Мы и в жизни сумеем руду дорогую добывать из породы пустой…» Звучало, правда, «отличить», но мне показалось – добывать. До эфира оставалось два часа, до моего сюжета – два с половиной. Через два часа двадцать пять минут я сломя голову помчался в кинопроекционную. Только успели зарядить кинопленку в проектор – и в эфир.

Скандал разгорелся на следующий день, когда международники сдавали свою программу тогдашнему руководителю Гостелерадио СССР. Он посмотрел и сказал, что, по его мнению, анонс оказался лучше передачи. Вот тогда я и услышал впервые: «Наглый фраер хуже танка». И тогда же я получил свой первый урок насчет краткости, которая, говорят, сестра таланта и… мачеха гонорара. На гонорар за свой героический подвиг я купил две бутылки водки и две банки бычков в томатном соусе, чем и отпраздновали очередную победу на ниве эфирного искусства.

Урок здравого смысла