Тельняшка математика

Долго ломал я голову над тем, как может приводить в восторг такая жизнь, пока не вспомнил одно выражение, на которое когда-то наткнулся в предисловии к старому однотомнику Киплинга. Там говорилось, что Киплинг был певцом «романтики цинизма». Утверждение это мне показалось, мягко говоря, не совсем верным, ибо Киплинга я люблю и воспринимаю совсем иначе, но определение «романтика цинизма» поразило меня своей афористичностью. Вроде несочетаемые понятия: романтика – нечто восторженное, охающее, и вдруг – цинизм. Я не раз потом возвращался мысленно к этому парадоксу, пока наконец не постиг, сколь продуктивна и точна такая стыковка нестыкуемого. Ведь флаг романтики – не обязательно голубой или розовый. Он может быть и черным флибустьерским штандартом. Романтика – это тяга к раскрепощению, потребность в движении застывшей в статике души, ее порыв. Но от чего освобождаться? Куда рваться? В этом душа слепа. И романтический по своей форме порыв способен заполниться любым содержанием. Так возникают блатная романтика, романтика кулачного боя, романтика анархии. А все это вместе и есть романтика цинизма.

Я понял – Герку снова потянуло в моря полное несоответствие самой основы душевного его устройства стилю жизни, принятому ради любви к жене. Он не родился на свет для тихого, сытого, устойчивого быта. Приключения ему были необходимы как воздух. И если наше плавание не было ими богато, он был рад сам их создавать и организовывать, на любую плату был готов, чтобы их переживать. Словом, Герка был полностью во власти «романтики цинизма».

Халин выслушивал восторженные речи Герки без энтузиазма. И когда тот спрашивал: «А клево вчера заделали?», позевывая, отвечал: «Нормально». Слово это он употреблял в первоначальном его значении. Старпом давно жил так и потому действительно почитал этот образ жизни нормой. В рубке во время вахты он часто рассказывал Герке истории из своей жизни, и это давало мне возможность составить довольно точное суждение о его взглядах на мир.

Иные истории повторялись дважды и трижды. Бывало – при повторении выдавались версии, несхожие с первоначальной, особенно если с утра старпому удавалось опохмелиться. Скажем, про то, как он оказался в «Крестах», три раза были даны разные объяснения, и все три одинаково неправдоподобные: то «первому помощнику по роже врезал», то «негра с борта скинул», то «фискалу бороду поджег». А между тем в других байках столько раз фигурировали «лондоночки», капроновые кофточки, шарфики и другие заграничные тряпки, которые «шмональщики не нашли» и поэтому удалось прибыльно сбыть, что сомнений не оставалось – отсидел старпом за контрабанду. Видимо, и с парусника перебрался он в свое время на обычное торговое судно, чтобы сподручнее было заниматься этим промыслом, – экипаж парусников слишком на виду.

Но здесь неискренность старпома можно понять. Что же до других историй – думаю, был он вполне искренним, даже излишне искренним – до тошноты. Халин не стыдился собственных грехов, не прятал их, а наоборот, выставлял напоказ, афишировал, даже пропагандировал. В этом тоже была «романтика цинизма». Старпом все явления мира четко делил на две категории: что может быть ему полезно и что не может. Что не может – его совершенно не интересовало. Люди тоже не были исключением. Женщины, Герка, капитан катера в Угличе – все должны были помогать Халину жить в свое удовольствие. Он был уверен, что к такому положению стремится каждый, да не каждому удается его завоевать. Ему же чаще всего удавалось – и в этом он видел доказательство собственной исключительности.

И вот вся эта жизненная программа без стеснения, открытым текстом выдавалась в рубке. Что должен был я делать, оказавшись невольным слушателем таких исповедей? Бросаться в полемику? Наивно и глупо. Старпом обладал вполне законченным и сформированным мировоззрением, жить по-иному он не то что не хотел, но скорее всего просто уже не мог. И он не стал бы слушать обличительные речи.

Впрочем, в первые дни после своего отречения от Герки и старпома я не думал ни с кем спорить. Гордость захлестнула меня. Я надменно и не без злорадства даже узнавал, как уплывают постепенно Геркины вещи, в какие передряги попадают по пьянке мои недавние приятели.

Потом я устыдился этой своей гордости больше, чем прежней краткой причастности к их компании. Чем, собственно, гордиться? Тем, что сумел быстро понять совсем не сложную ситуацию, дать точную оценку старпому? Невелика мудрость. А при этом я, разумненький и чистый, спокойно смотрю, как старпом обворовывает, спаивает, уродует Герку, с высокомерной радостью фиксирую несовершенства Герки, чтобы убедить себя, что он и достоин такой участи. В общем, я решил, что необходимо отбить Герку от Халина.

Рассчитывать на помощь капитана не приходилось. Пожалостин смотрел на происходящее сквозь пальцы. Однажды он и сам объяснил мне свою позицию.