Тельняшка математика

Радистку же сама природа создала для неизменного соблюдения «девичьей чести», ибо даже в экспедиции, где мужчины составляют абсолютное большинство, у нее практически нет шансов расстаться с этим даром.

Несмотря на несходство внешнего вида, определившее и несходство судеб, повариха и радистка друг с другом ладят. Они подолгу рассуждают про женскую долю, про то, как варить борщ, консервировать фрукты, шить платья, уберечь от моли шубы, и вместе дружно выполняют все хозяйственные дела. Впрочем, не будь этих забот, радистка бы совсем заскучала от безделья, ибо рация ее понадобится только на морской части перегона, а пока идем по речкам, стоит она, новенькая, ни разу не включенная, и единственная забота, в которой нуждается, – это вытирать с нее пыль дважды в неделю.

При таком раскладе людей в экипаже на мою долю остается одно – общаться с Геркой и Халиным. И я стараюсь освоить их стиль поведения, их шуточки.

Канал вьется перед нами узкой лентой. По обоим его берегам полно отдыхающих. Многие загорают у самой воды. Наш караван идет кильватерной колонной, оттого волна, поднятая головным судном – флагманом, подхлестывается «мошками» и еще усиливается нашим замыкающим «омиком». Словом, большая получается волна. На берег она заползает много дальше волны, поднятой каким-нибудь судном-одиночкой. И смешно смотреть, как наша волна накрывает купальщиц, разомлевших под солнцем у самой кромки берега. Иные не сразу даже понимают, откуда их окатило водой. В бинокль хорошо видно, как дергаются их до этого блаженные физиономии. А потом купальщицы неуклюже, в панической поспешности ползут подальше от воды, но нередко их успевает накрыть вторая волна.

Герка то и дело просит у капитана бинокль и, заранее выбрав объект наблюдения, потешается вовсю. Особенно его развлекают толстухи.

– Посмотри, – кричит он с восторгом Халину, передавая бинокль, – как будут отступать вон те два шмата сала.

– Ах, попочки и в цветочечек блаженно развалились. – Халин ведет нечто вроде репортажа. – Водичка коснулась пяточек. Поднялась к ляжкам! Попочки напряглись! Заюлили, заюлили. Ах, как заюлили! Аж смотреть больно. Встали на карачки, поползли. Ну красота! – Халин быстро отрывает бинокль от глаз: – Глядел бы хоть сутки, да штурвал проклятый!

Капитан подхватывает:

– Штурвал проклятый оставлять нельзя, а то случится что-нибудь такое! – И повторяет, повторяет до бесконечности.

Герка опять изображает пение, Халин – аплодисменты.

– Эх, те бы попочки нам на судно! – говорит Герка. – На всех бы хватило!

Пожалостин продолжает свое:

– Штурвал проклятый оставлять нельзя, а то случится что-нибудь такое!

Наконец он не выдерживает, замолкает, берет бинокль.

Герка спрашивает:

– Что, Борис Викторович, еще одна попка, достойная внимания?

– Створы впереди, – отвечает капитан.

Герка и Халин беззвучно трясутся от хохота, они уже впали в то настроение, когда достаточно палец показать, чтоб ты начал покатываться.

А мне надоело стоять и молчать, надоело быть просто зрителем разыгрывающейся комедии. И я говорю:

– Ну что ж, створы тоже вещь полезная.

Я еще не договорил, а понимаю, что лучше б молчал. Тусклая, никчемная фраза тяжеловесно зависает в воздухе. Герка окатывает меня взглядом, по которому я понимаю, что все это ясно не одному мне.

Надо бы что-то сказать ему в тон. Но что – не могу придумать. В рубке зависает тишина. Мне становится тошно. Выхожу на крыло рубки. Долго стою, греюсь на солнышке, гляжу на березовые рощицы, на воду, убегающую за корму. А когда возвращаюсь в рубку, там снова балаган – хохмят напропалую Герка с Халиным, напевает что-то себе под нос капитан. И мне еще сильнее хочется вписаться в эту веселую, легкую атмосферу. Не получается.

Ловушка для Золушки

На четвертый день после отъезда Ренча в нашей лаборатории появился Большой. Раньше я ни разу не видел его вблизи. Только на общих собраниях – из зала – когда он восседал в президиумах. Начальство обычно без нужды к нам во флигелек не ездило. И уж если собиралось пожаловать, об этом все знали, по крайней мере, за несколько дней.

А тут я сидел один в комнате нашей лаборатории, когда вдруг открылась дверь и на пороге выросла высокая фигура Большого со шляпой в руках.

– Ловко устроились, – сказал Большой весело, – от начальственных глаз подальше – жить спокойнее. А где ваш шеф?

– Марк Ефимович в отпуске, – ответил я, вставая.

– Ах да, – он похлопал себя рукой по лбу. – Сам приказ подписывал и забыл. Склероз. Ну а отдохнуть у вас с дороги можно?

– Конечно, проходите, садитесь.

Он притворил за собой дверь, скинул на стул шуршащий золотистый плащ, мягкую шляпу.

– Значит, пребываете в гордом одиночестве? – спросил он, хоть и шутливо, но строго.

– Остальные работают в библиотеках, дома.

– Понятно. И как такая организация труда – эффективна?

– Да, по-моему, неплохо получается.

Он издал какой-то неопределенный звук и покивал головой, то ли соглашаясь, то ли осуждая, потом спросил:

– А ваша как фамилия?

– Булавин.

– А-а! – произнес он врастяжечку. – Наслышан, наслышан. Что ж, давайте познакомимся.