Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

Спустя несколько дней после того, как мой отец сказал о нём, что от Жени попахивает ленью, я слышал, как он хвастал на перемене перед первоклассниками:

— Мой папа морской капитан.

Кто-то из нашего класса крикнул:

— Женька, что ты выдумал?

— А я, — сказал Женя, — очень люблю сидеть в каюте и поедать конфеты.

И снова я подумал, что прав был мой отец, говоря, когда я возмущался Жениным хвастовством и бездельем: «Не жди от яблони апельсинов».

Да, Женя Ежин ни разу не был с нами, когда мы помогали рыбакам или матросам. Женя и не знал никакой морской работы или рыбачества. Он даже плавать не умел. И его мечтой было сидеть в каюте и поедать конфеты.

Это, должно быть, такие, как он, придумали поговорку: «Где бы ни работать, лишь бы не работать. А если и работать, то не прикладая рук».

ТЕЛЬНЯШКА

В годы, о которых идёт речь, мой отец уже сошёл с корабля на берег. Во время шторма он сломал руку и не мог держать штурвал. Теперь он был на берегу, стал работать весовщиком на соляном причале. Отцу тяжело было расстаться с морем. И я знал, что нет для него большей радости, чем хотя бы поговорить со мной о корабле, о плавании, о морской жизни. Ну, а для меня тоже не было более любимого разговора. Помню, когда ещё перваком был (у нас в школе называли так первоклассников), я получил первую в моей жизни тетрадь. Это по тем временам было большим богатством. Одна ведь тоненькая тетрадка из серой бумаги выдавалась на целое полугодие. Так вот, получив эту драгоценную тетрадку, я вместо косых палочек сел рисовать в ней фиолетовые полоски. Горизонтальные. Во всю страницу. Пальцем, обмакнутым в чернила. Ровные, только чуть-чуть волнистые.

Рисовал я на одной странице, на второй, на третьей. Вот на третьей-то отец меня и застал.

— Готовишь уроки?

Я вздрогнул и от волнения взялся рукой за щеку.

— Руки вверх! — скомандовал отец. — Вверх! Слышишь!.. Вот так. Теперь поговорим. А то разукрасишься весь и всё вокруг своими чернильными руками разукрасишь. Перо, значит, для тебя слишком тонкое, так?

— Так, папа!

— Палец не толст?

— Как раз.

— Понятно. — Отец помолчал, не зная, видимо, что и сказать.

Я пояснил:

— Я рисую.

— Вам это задали?

— Нет, папа, я сам.

— Внешкольные, значит, упражнения, так?

— Угу. Нешкольные.

— И что же ты рисуешь? Волны? Море? Прибой?

— Нет. Тельняшку…

Тут я должен вам сказать, что разговор о тельняшке шёл у нас дома давно. Я мечтал о моряцкой тельняшке, как, может быть, в старые-старые времена принцы мечтали о королевской короне. Я не знал ни одного настоящего принца, но я просто так думаю. Ну, в общем, тельняшка — это была моя самая большая мечта. Большая, чем, скажем, «Остров сокровищ» в полной моей собственности, чтобы я мог, когда захочу, пересматривать картинки и даже по складам её читать.

Но мечта мечтою, а жизнь жизнью. Я ходил в таких же почти, как Муська, парусиновых рубашках. В магазинах тогда рубашки не продавали. И когда я вырос из моей рубашки, мама перешила из занавесок мне и Муське две одинаковые — с цветочками. Муське что? Она девочка. А я страдал. Но где было взять тельняшку? И вот, мечтая о ней, я рисовал её страница за страницей.

Отец тогда постоял над моим рисованием и переспросил:

— Значит, это тельняшка?

— Да, тельняшка.

— И на первой странице, и на второй?

— Да.

— Пойди помойся. И щёку отмой. Она у тебя тоже фиолетовая. И сделай всё это чисто, по-моряцки, а то знаешь как нам с тобой попадёт от мамы…

Он помолчал и добавил:

— Тельняшку ты получишь.

И я действительно получил тельняшку. Старую, отцовскую, но чисто выстиранную, ушитую, укороченную, но аккуратными стежками, особенными, как шьют мужчины — солдаты и матросы. Им ведь всё надо уметь делать самим. И мой отец умел. Сколько я помню, отец всегда носил под кителем тельняшку, летом и зимой ходил в морской фуражке. И когда меня спрашивали, кто мой отец, я отвечал без запинки: «Моряк». Даже после того, как он сошёл на берег.

Моряками были все друзья отца. А было их у него много. Но я расскажу об одном — о Самсоне Георгиевиче Гегалашвили, старшем диспашоре торгового порта.

ЧТО ГЛАВНОЕ ДЛЯ МОРЯКА?

У Самсона Георгиевича смуглое лицо, которое казалось ещё более смуглым оттого, должно быть, что над коричневым лбом торчали вьющиеся белые, а мне даже казалось — чуть голубоватые волосы. А брови у Гегалашвили были чёрные-чёрные. И усы чёрные. В общем, если бы вы увидели старшего диспашора нашего порта, он бы вам понравился.

«Диспашор»… Слово это в наше время редкое, и его не надо путать со словом «диспетчер». Это разные профессии — совсем разные.

Диспетчер сидит в зашторенной комнате, где даже стены обиты мягкой материей, чтобы никакие шумы извне не мешали его работе. Телефоны — обычные и специальные железнодорожные, селекторы, — соединяют диспетчера со станциями его участка. В наши дни диспетчер у себя в диспетчерской связывается даже с машинистом мчащегося поезда. Диспетчер негромко говорит в микрофон:

— Я диспетчер.

И тут же у него в комнате раздаётся:

— Я механик экспресса Москва — Владивосток.