Тело с историей

Только опять-таки все эти мелочи – для книжек и кино. Наворочено в этом деле порядочно, и на этом шатком материале обвинения не построишь. У милой Лялечки наверняка имеется алиби, ее никто не видел, отпечатков пальцев нет, показания Ли – ерунда полная, смерть Ситдикова наступила от естественных причин – он замерз, а не погиб в результате наезда.

«Целая корзинка фактов, но ничего ты, сыщик, не добьешься, а девочка умненькая выяснит, что она имеет все шансы выйти сухой из воды».

Поискать свидетелей? Они уже все найдены и опрошены.

Предположим, нежданно отыщется сверхосведомленный сосед или даже выяснится, что сторож-чекист, допустим, видел, как сбили Сида или как уезжал Майин «Мерседес». Возможно, даже вспомнит номер.

Свидетель будет настаивать на том, что что-то видел, а Юля – на том, что не было ничего. Дело потолстеет на пару протоколов, Степа подошьет их – и что?

«Ну что ж, в отсутствие доказательств их формируют. Необходимо добиться Юлечкиного признания. Конечно, признание вины – не безусловное доказательство, и все-таки, после того как она поплывет, получится снова пройтись по всей цепочке, выявить и зафиксировать факты, которые, кроме нее, никто не знает. И даже если в суде она вдруг пойдет в отказ – пересилить это станет проще. Осталось сообразить, как получить данное признание».

Мизерный шанс, попахивает авантюризмом и фантазиями. Ну да, фантазиями. Как Станислав сказал: «А взял бы хотя бы раз да пофантазировал». В этом развеселеньком деле Гуров неоднократно позволял себе подобное – и это всегда оказывалось оправданным.

И снова полковник позвонил покладистому Степану:

– Есть парочка моментов, прояснить. Конечно, после осмотра к вам загляну. Ключи-то надо отдать. И обсудить детальки одной авантюры. Благодарю. Я сейчас.

Глава 24

– Ну-с, что скажешь, Машель?

– По-моему, гениально.

– Иди к черту.

Юлия извлекла откуда-то из-под кресла бутылку вина и пару стаканчиков. После первых глотков спазм, сдавливающий виски, отступает, мышцы расслабляются, и обе актрисы начинают походить на тех, кем были изначально: красивых, успешных женщин, причем в своем уме. Мария протянула Юлии баранку.

– Все-таки хорошо, что Сида нет, – заметила та, ломая угощение и по-братски деля на двоих.

– Почему вдруг?

– Было бы смертоубийство.

…Только что завершился генеральный прогон, и теперь Мария была готова признать, что за всю свою долгую творческую жизнь не видела ничего более великого и ужасного.

Никогда рабочие не чинили ничего так не вовремя. Никогда так талантливо и разнообразно не посылали тех, кто пытался их выгнать или хотя бы заставить прекратить стучать. Никогда репетиция не тянулась так ужасно и душно и одновременно не фонтанировали новыми идеями те, кто все это время открывал рот лишь для исполнения своих партий.

– Юлечка, а что, если я в пятом акте…

– Раньше надо было импровизировать, – отрезает неузнаваемая Юля, как-то растерявшая свою деликатность, мягкость и всепрощение.

– Юляша, эта дура никак не поставит мне ирокез…

– Камзол ползет по швам…

– Я что, так и буду играть в самодельных шортах?!

– Юля, я просто предупреждаю – к премьере я не закончу декорации…

– Можно мне вместо лопаты заступ?

– Обязательно падать, когда меня закалывают? Измажусь весь.

Никто не ожидает, что на генпрогоне все будет «как на премьере», но ничего подобного и в помине нет. На сцене представлена от силы четверть необходимых декораций, хотя Юля еще два месяца назад поставила задачу сделать «любимовский», «как тогда на Таганке» занавес, двигающийся по сцене, из нейлоновой рыболовной сетки, черных и красных шерстяных ниток.

У дамской части массовки «не рисуется», у мужской части – не стоят, как это было задумано, высокие прически, а париков нет. И вообще, половины массовки нет – кто-то заболел, кто-то еще обедает, кто-то переживает тяжелый развод. Яша попытался запить, и лишь благодаря быстрой реакции Упыря и умным часам удалось предотвратить катастрофу. Сам Упырь ходит не в себе, потому что его юная женушка снова лежит на сохранении с угрозой выкидыша.

В общем, в последний момент полезли косяки, которые где-то скрывались все это время.

Сумасшедшая Офелия, исполняющая очередную трогательную, полную тоски песню, от которой в обычное время зрители начинали хлюпать носами, сорвалась и заорала на тружеников:

– Какого лешего вы делаете?!

– Тут немного подтянуть, – отвечает один, скрежеща инструментом.

Музыка стихает, Офелия замолкает, слышно, как она совершенно не по-девичьи клацает зубами.

Наконец подтянуто. Снова начинается ария – но тут старший рабочий, ругнувшись, прогоняет младшего и начинает скрежетать снова. Офелия издает сдавленный вопль:

– Что происходит?!

– Ослабить. Вы же не хотите, чтобы все лопнуло?

Спустя каких-то двадцать минут они определяются, что на самом деле надо заменить, и Юлия сулит страшную смерть каждому, кто еще раз заскрежещет во время ее исполнения.