«Тело твое, косы твои…» (Ксения Годунова, Россия)

«Есть у вашей царской милости неприятели, — писал Мнишек после витиеватых и приличных приветствий, — которые распространяют о поведении вашем молву. Хотя у более рассудительных людей эти слухи не имеют места, но я, отдавши вашему величеству сердце и любя вас, как сына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всяких поводов, а так как девица Ксения, дочь Бориса, живет вблизи вас, то, по моему и благоразумных людей совету, постарайтесь ее устранить от себя и отослать подалее…»

Хитрый Юрий Мнишек писал как истинный иезуит, достойный ученик учителей своих, сынов Игнатия Лойолы.[4] Мнишек не угрожал, не стращал Дмитрия. Но уже само получение его письма, само имя Ксении, названное в нем, значило для понимающего неизмеримо много. Как говорится, умный поймет с полуслова. Вот и Дмитрию стало понятно: отец Марины не просто рассержен — он в ярости! Насчет мягкости укора будущему зятю за откровенное распутство обманываться не стоит — мягкость сия мнимая. И если Дмитрий не внемлет предупреждению, Мнишек посчитает, что он нарушает принятые меж ними соглашения, а значит, сам сочтет себя вправе нарушить главное свое слово: отпустить из Польши дочь.

Прочитав письмо, Дмитрий быстро зажмурился, словно пред ним где-то вдали блеснул страшный огненный меч. Он знал, что в его любви к Марине Мнишек есть нечто роковое, нечто пугающее его самого. Наваждение… Может быть, бесовское наваждение, но… Но одна только мысль о том, что, быть может, он никогда не увидит ее больше, заставляла дыхание пресечься. Нет, лучше не думать, не размышлять, отчего так складывается, отчего душа его скручивается в тугой комок необъяснимой боли при одной мысли, что он никогда не увидит Марину.

Мнишек знал, что делал, когда писал свое письмо. До его получения присутствие Ксении во дворце могло быть сколь угодно долгим. Но с той минуты, как Дмитрия известили о письме, все изменилось. Он принял решение расстаться с любовницей мгновенно. Не тянул, не колебался: разрубил узел одним махом. Теперь Марине путь в Россию вполне открыт.

Марина — венец его трудов, венец его стараний и страданий, его заслуженная награда, не менее желанная, чем московский престол. Может быть, даже более… Так думал Дмитрий.

А Ксения думала: «Уж лучше бы ударил ножом под сердце…»

Ну да, она была для Дмитрия всего лишь любовницей, наложницей, игрушкой. Ксения просто забыла об этом и поверила в невозможное счастье.

Кажется, Петр Басманов, сообщивший ей о немедленном изгнании, был последним, кто смотрел на нее, бедную, с жалостью, потому что в глазах Михаила Татищева, который вез ее в монастырь на Белозере, в глазах его сестры, настоятельницы монастыря, в глазах сестер-монахинь Ксения потом читала только злорадство, в лучшем случае — равнодушие.

Надобно сказать, что настоятельница Белозерского монастыря, мать Феофилакта, в миру Неонила Татищева, принадлежала к числу ярых неприятельниц как Годунова, так и нового государя. Она состояла в переписке с епископом астраханским Феодосием, который вслед за отправленным в узилище патриархом Иовом во всеуслышание протестовал против воцарения Дмитрия и не побоялся сказать ему: «Бог знает, кто ты, ибо истинный царевич убит в Угличе!» Она открыто ссорилась с братом Михаилом, который присягнул сомнительному сыну Грозного, полагала, что все права на трон после смерти царя Федора Ивановича принадлежат Романовым, родственникам покойной царицы Анастасии. На худой конец мать Феофилакта была готова увидеть на престоле князя Василия Ивановича Шуйского — ладно уж, тоже имеет право по древнему происхождению, хоть и лжив не в меру да слабоват норовом. Можно не сомневаться, что мать Феофилакта не побоялась бы и самому царю Дмитрию высказать свои крамольные взгляды, — поэтому трудно было ожидать от нее смирения и жалости по отношению к его брошенной любовнице. Вдобавок ко всему дочери Годунова! Будь ее воля, настоятельница выгнала бы блудницу за порог обители, однако ограничилась тем, что против воли государя, велевшего пока что подержать Ксению в белицах, незамедлительно постригла ее в монахини, дав имя Ольги, да еще присовокупила мстительно: «Что ему за забота теперь, в миру живет девка или ушла в Христовы невесты? У него небось своя есть обрученная невеста, безбожная полька, вот пускай с ней и утешается. Безбожнику — безбожное! А у нас тут свои законы, нечего нам указывать!»

Так что положение Ксении (вернее, Ольги) в обители было самое незавидное.

Правда, там была одна юная девушка, послушница Дария, которая жалела Ольгу и даже выходила ее после тяжелых преждевременных родов. Ах, как проклинала Ольга глупую девчонку Дарию, пусть и втихомолку! Если бы не она, смерть давно уже прибрала бы никому не нужную страдалицу.

Ради чего она выжила? Чтобы однажды увидеть на своем окошке двух белых голубей и угадать, что в эту минуту погиб Дмитрий?

После того как царя Дмитрия Ивановича, сына Грозного, убила подстрекаемая боярством чернь, тело его раздели донага и выволокли на площадь.