Тело в шляпе

— Вася!

— Посуди сама, не сделай они этого, мне бы пришлось трясти тебя за ноги вниз головой, дожидаясь, пока из тебя вывалится удостоверение. Из сумки взять проще, тем более что тебя и трясти теперь опасно, еще развалишься.

— Грешно смеяться над больными.

— Я не смеюсь, я плачу. Марш отсюда, и чтоб духу твоего не было у палаты умирающего!

Что мне оставалось? Я поковыляла к себе, размышляя о том, ревнует меня Вася или мне это показалось.

По дороге на родной травматологический этаж я решила зайти к заведующему травматологическим же отделением Михаилу Ивановичу. Познакомиться. То есть — представиться.

Он, в отличие от этого урода Васи, мне обрадовался.

— А-а, Галочка, уже ходим? Молодец.

— Ходим потихоньку, Михал Иваныч. Только я не Галочка.

Он потер переносицу, достал из стола историю болезни, полистал.

— Сотрясение ищете? — я мучительно придумывала оправдания. — Дело не в этом. Понимаете, я думала, что меня хотят убить, и спряталась под чужим именем.

— Спряталась? — Михаил Иванович надел очки и посмотрел на меня специальным врачебным взглядом. — Ну-ну.

— Правда! Я просто испугалась. Но больше не хочу морочить вам голову. Меня зовут Саша, фамилия моя — Митина. Вот.

Михаил Иванович продолжал смотреть на меня с профессиональным интересом.

— Ну-ка, голубчик, не знаю, как тебя там зовут, иди-ка сюда, я тебя послушаю. Сядь здесь, та-ак, открой рот, та-ак, ага, дай-ка руку…

— Да нет, со мной уже все в порядке, — я попыталась увернуться от цепких рук доктора. Не удалось.

— Конечно, в порядке. Так-так… голова не кружится?

А ведь не хватало для полного счастья, чтобы меня еще и в психушку упекли. Вот был бы номер.

— Михал Иваныч, там наверху, в токсикологии, в реанимации мой знакомый капитан милиции. Он вам подтвердит, что я все придумала с Другим именем, и объяснит почему. Я вижу, вы мне не верите.

— И что же с ним случилось?

— С кем?

— С капитаном.

— С ним — ничего. Он там допрашивает одного умирающего.

— Ага. Ладно, разберемся.

Возвращаясь в палату, я думала о том, что Вася в отместку с удовольствием может поддержать версию моего безумия. Он ведь такой, мстительный и злопамятный. Мент, одним словом.

Глава 31. АЛЕКСАНДРА

Завтра меня выписывают, и это совершенно закономерное явление, потому что погода испортилась, пошли дожди и задули ветры. В окно я теперь не смотрю из принципа. Виталик ликует и уже довольно нагло интересовался, может ли он забрать свой сотовый телефон, потому что его "уже торопят". Пришлось отказать, хотя телефон мне совершенно не нужен. Нужен, не нужен, а жмотов воспитывать надо. Этот недоделанный Виталик все две недели моей больничной жизни ныл и скулил из-за своего телефона: "Извините за вопрос, Александра, но каков, по-вашему, будет счет за ВАШИ переговоры?" И морда такая, как будто я выношу из его квартиры последнюю табуретку, оставляя несчастного в голых стенах. Жадные мужчины изобретательны и предприимчивы, им есть, что терять, поэтому они выстраивают хлипкие укрепсооружения, делая вид, что это непрошибаемые логические конструкции. Например, наехавший на меня Виталик позволил себе такой псевдологический пассаж: "Вам ведь, Александра, уже лучше, дела пошли на поправку, значит, и телефон вам, наверное, уже не нужен". Умен, правда? Общеизвестно, что телефоны более всего нужны людям, находящимся на грани жизни и смерти. Следуя этой логике, Кусяшкину, умирающему двумя этажами выше, телефон сейчас остро необходим. Даешь повальную телефонизацию реанимаций! Короче, Виталик сам меня спровоцировал, и я приняла единственно правильное и принципиальное решение — звонить, звонить и звонить. Оставалось придумать кому? Васе, что ли? Действительно, позвоню, все равно его на работе, застать невозможно.

Вася, вероломно опровергая все мои предположения, снял трубку сразу. И даже как будто обрадовался:

— Ладно, пора уже и грехи замаливать. Ты с

Кусяшкиным хотела проститься, так вот сбегай к нему, поболтай, он уже пришел в себя.

— Сбегай — это сильно сказано…

— Сползай. Мне, собственно, все равно, какой способ передвижения ты выберешь. Разговори его, ты умеешь. Повыясняй, какие такие у него есть враги.

— Вась, а ты простил меня, ведь правда?

— Потом. Это — потом. Все будет зависеть от качества исправительно-трудовых работ и от поведения в период исполнения наказания. Нам важно не только изолировать преступника, но и перевоспитать его. Поняла?

— Так точно. Разрешите выполнять?

— Да. Позвони мне потом.

— Позвоню (трепещи, жадный Виталик). — А меня пустят? Там же этот стоит…

— Скажи, что я разрешил.

Амбал, охраняющий палату, сразу поверил, что я "от товарища капитана Коновалова", и разрешил войти, "только ненадолго".

Кусяшкин выглядел неважно, но элегантно. Ввалившиеся щеки, серые тени под глазами, скучающий взгляд. Я отказала себе в удовольствии поинтересоваться "Как дела?" или "Как самочувствие?", что на моем месте сделал бы каждый вежливый человек, и начала с увеселительного номера нашей программы — надо же как-то взбодрить умирающего.

— Иван Иванович, позвольте представиться, меня зовут Саша, и это я посылала вам те письма.