Тело в шляпе

Ирина дважды самостоятельно разрешала этот конфликт в рамках одной отдельно взятой семьи. Но всегда это было только локальной временной победой. Как нельзя утолить голод раз и навсегда, так нельзя было справиться с Иваном и его отношением к любимому занятию своей жены. Пожалуй, Ирину могла устроить только безоговорочная капитуляция, а именно, если бы Иван сказал однажды: "Хочешь ребенка? Рожай, конечно. Двух? Пожалуйста. Рожай сколько хочешь. А я тебе всегда помогу". Еще очень было бы хорошо, если бы он иногда мечтательно закатывал глаза и говорил: "Хорошо бы родилась девочка, такая, как ты". Еще бы хотелось безумной бешеной радости по поводу рождения каждого ребенка; хотелось бы стояния под окнами роддома, бессонной ночи после того, как начались схватки, бесконечных звонков в справочную роддома и бурной пьянки, когда в справочной сообщат, что "девочка, рост 51, вес 3,200".

В жизни все было не так. Иван упирался, отказывался, сопротивлялся, приходил в ярость, когда она начинала настаивать. В результате все ее беременности были якобы случайными, но, бог мой, только ей одной известно, как трудно было его обмануть! Он любил детей, никто не спорит, но любовь его была пропорциональна его привязанности. Ребенок рос, и чем больше Иван с ним общался, тем больше любил. Оба раза, когда она рожала, он, отвезя ее в роддом, спокойно ложился спать и даже не пытался скрыть от нее этого. Под окнами не бродил, завозил передачу и сразу уезжал.

— Вань, а как же ТЫ мог заснуть? — спросила она у него после рождения Лизы.

— Ну, с этим у меня никогда проблем не было, — ответил он, — ты же знаешь, я и стоя могу спать. К тому же утром в университет. Он даже не понимал, что она имеет в виду. Обиды копились, нарастали и временами выливались в жуткое раздражение. После очередной дискуссии на тему "А не завести ли нам третьего ребенка?" ее начинало раздражать все — как он ходит, сидит, пьет чай, не вынимая ложечки из чашки. Особенно, как шумит по утрам. Если он встал, то и ей приходилось, потому что производимые им шумовые эффекты со сном несовместимы. Непременно будет хлопать дверями, шуршать чем-то в спальне, кашлять, греметь посудой. И уронит, обязательно что-нибудь уронит.

Раздражение проходило, но обиды оставались. Самой большой обидой была его реакция на две ее неудачные беременности. Первый раз, Алеше тогда было четыре года, она опять ухитрилась забеременеть, Иван опять, разумеется, рвал и метал, даже ушел из дома на пару месяцев, но вернулся, как миленький, когда срок был уже достаточно большой и об аборте разговаривать стало бессмысленно. Она сама виновата — полезла за чем-то на антресоли и упала со стремянки. Кровотечение было сильным, и врачи даже слушать ее не захотели: "Зачем вам рисковать, родите в другой раз". Он навещал ее в больнице, жалел, утешал, но весь так и светился от радости. Вторая история была еще хуже — выкидыш безо всяких видимых причин, и срок был большой — почти шесть месяцев. Ирина успела уже накупить детских шмоточек, игрушек, и все разговоры в доме крутились вокруг предстоящего появления малыша. И опять он обрадовался! У Ирины было чувство, как будто он пляшет на похоронах. Этот нерожденный ребенок благодаря бесчисленным разговорам о нем уже стал членом их семьи, как же можно так относиться к такому горю?!

Ни разу Ирине даже в голову не пришло, что она в чем-то не права. В чем, хотелось бы спросить? Он, что ли, рожает? Кормит? Не спит ночами? Глупости. Ему-то что?

Вот мама реагировала на появление внуков правильно. Она просто с ума по ним сходила. И вполне понимала устремления Ирины. Она сама всегда хотела много детей, а не получилось. Отец пил, жили трудно, в тесноте.

Что может быть приятнее маленького ребенка? Эти пяточки, эти попки, маленькие дети так вкусно пахнут. Да никакая работа, ничто вообще этого не заменит. Иван все время говорил: "Чтобы освободиться от своих маниакальных мыслей о беспрерывном деторождении, займись чем-нибудь". Да чем бы ни заниматься, такой радости это все равно не принесет. К тому же дети играют важнейшую социальную роль: они укрепляют семью и привязывают мужика к дому. И отношения в семье лучше, потому что жена при деле, жизни радуется.

В последние полтора года, прошедшие после развода, мама об Иване даже слышать не хотела. Ее всю переворачивало, когда старшие дети вспоминали папу. "При мне чтоб не было разговоров о нем!" Резковато, но понять можно: мама человек простой, современными нравами не испорченный. "Женились — живите" таков был ее семейный девиз, а уж если дети…

Ирина поняла, что беременна, через неделю после того, как Иван застукал ее с Геной. Но, разумеется, ни о каком Гене ни маме, ни детям она ничего не сказала.

Как можно уйти от беременной жены, мать Ирины не могла бы понять ни при каких условиях. Ни понять, ни простить. Так мог поступить только отъявленный мерзавец.

Однако, ведомая прежде всего заботой о детях, она ему позвонила.

— Извини, теща, — сказал Иван, — я к этой беременности отношения не имею.

— А кто же имеет?! Пушкин?