Тело в шляпе

Ирине Кусяшкиной я позвонила скорее для очистки совести, мне как-то не верилось, что она будет со мной откровенничать. Начало разговора было именно таким, как я и предполагала. В нежном, почти детском голосе немедленно зазвенели металлические нотки:

— Милиция? Гарцев? А при чем тут Иван?

— Ни при чем.

— А я тут при чем?

— Мы предполагаем, что вы можете многое о нем рассказать, потому что он много лет был близким другом вашего мужа…

— Бывшего мужа.

— Ну да.

— Так у него самого и спросите.

— И у него спросим, одно другого не исключает. Ваша оценка может быть точнее.

— Почему это?

— Во-первых, вы женщина; во-вторых, немножко со стороны.

Она почему-то засмеялась:

— Ладно, приезжайте. Поговорим.

— Сейчас?

— Сейчас.

— Куда?

— Домой ко мне, конечно. Или вы хотите, чтобы я о Романе у вас в милиции рассказывала?

Мы этого не хотели. И я поехала.

Ирину, кажется, как ни кощунственно это прозвучит, гибель Гарцева очень развлекла и даже отчасти порадовала.

— Допрыгался! — констатировала она, встречая меня в прихожей. — Ну, рассказывайте.

"Шпионит", — вспомнила я Сунцова.

— Я думала, это вы мне что-нибудь расскажете.

— Я — потом. Так что случилось?

— Падение с девятого этажа — вот и все, собственно. То ли самоубийство, то ли несчастный случай, — я нещадно эксплуатировала версии сотрудников ВИНТа.

— Самоубийство?! — Ирина расхохоталась. — Да Рома так себя обожал, что дальше некуда. Не смешите меня.

Во время разговора с Ириной я не могла отделаться от странного чувства, что у меня не одна собеседница, а по крайней мере две, и очень разных. Шизофреническое раздвоение личности? Нет, это когда сам раздваиваешься. А когда раздваиваются окружающие — что это? Но Ирина определенно существовала в двух ипостасях: одна — злорадная стерва, испытывающая острую нехватку жутких сплетен о знакомых и готовая поглощать оставшийся от этих сплетен сухой остаток большой ложкой, и другая — очень домашняя женщина, с тихим голосом и хорошо развитым материнским инстинктом.

— Пашенька, солнышко, — кудахтала она над полуторагодовалым сыном, смотри, какая тетя У нас в гостях. Тетя Саша, скажи, Са-ша.

Пашенька, держа наперевес пластмассовую лопату, смотрел на меня злобно и браться за заучивание моего имени не хотел ни в какую. Я твердо знаю, что с чужими детьми, если ты оказываешься на территории их родителей, надо активно общаться, заигрывать и сюсюкать, причем делать это так, чтобы родителям казалось, что большей радости для тебя не существует. И я попыталась.

— А что же ты здесь копаешь? — спросила я, стараясь, чтобы в моем голосе было побольше сладости. — Покажи тете, как ты с лопаткой играешь.

Не показал. А я настаивать не стала.

— Что ты хочешь, солнышко? — продолжала между тем Ирина. — Что? Скажи маме.

Солнышко, видимо, хотело, чтобы тетя Саша побыстрее очистила помещение, однако выставить меня отсюда Пашеньке мешал сравнительно скромный словарный запас, состоящий из четырех слов.

— Представляете, — умирая от гордости, говорила Ирина, он уже умеет говорить "дай, мама", «баба» и «изя». "Изей" оказался не дядюшка из Витебска, что напрашивалось, а старшая дочка Кусяшкиных шестнадцатилетняя Лиза. Еще в четырехкомнатной квартире проживали средний их сын Алексей одиннадцати лет и мать Ирины Неля Павловна, которая «баба». Почему в лексиконе Павлика не был зафиксирован брат Алеша, оставалось только гадать.

Дети младшего дошкольного возраста вызывают у меня сложные чувства. Приличествующее их появлению умиление неизменно соседствует с желанием никогда больше этого умиления не испытывать, а жить себе спокойно в окружении грубых и испорченных взрослых. Что касается Паши, то его легко можно было бы использовать в качестве профилактического средства для молодых особ, подумывающих, а не обзавестись ли им здоровым потомством. Закралось подобное сомнение — покажите им солнечного Пашу, и все как рукой снимет. За те полчаса, которые Паша провел с нами (далее был отправлен спать, ибо режим, слава богу, превыше всего), он дважды описался, трижды плюнул на стол, опрокинул сахарницу, посетил санузел и обмотался туалетной бумагой, а также продемонстрировал, наконец, зачем ему лопата, использовав ее для избиения кота Барсика, которого, после окончательной расправы, видимо, планировал закопать здесь же, в углу кухни.

После отхода Павлика ко сну я испытала чувство, близкое к блаженству. Правда, вместе с Пашей был утрачен сладкий образ заботливой мамы Иры, и осталась одна обиженная на жизнь стерва. В процессе возни с сыном Ирина хорошела; переключаясь на меня, определенно дурнела. То есть лицо ее оставалось таким же красивым и холеным, но злоба придавала ему какое-то крысиное выражение.