Телохранитель

Закончив работу у Хелены, я решила съездить на несколько дней в Хевосенперсет. Это единственное место, где я могла немного расслабиться и перевести дух. С Торбакой связано слишком много воспоминаний. Там мне все время казалось, что Давид где-то рядом, что он ждет меня и я вот-вот его увижу. Я сообщила о своем приезде Хаккарайненам, и Матти предложил встретить меня на автобусной остановке где-нибудь в Оутокумпу или Каави. Но я сказала, что арендую машину. До Куопио я доехала на поезде. В районе Миккели ощутила, что у меня начались месячные, но затруднилась определить, чувствую при этом облегчение или разочарование. Скорее, и то и другое одновременно. Я сама выросла без родителей и не хотела, чтобы у моего ребенка не было отца, но, с другой стороны, мне так хотелось выносить и родить нашего общего с Давидом ребенка. Казалось, порвалась последняя связывающая нас ниточка.

В Куопио я арендовала машину и продолжила путь. Было еще довольно тепло, снег не выпал, но лужи затянулись корочкой льда. После трех уже темнело. У входа горела уличная свеча, заботливо зажженная Хаккарайненами, и на меня накатила теплая волна благодарности к этим простым людям. В доме был свет, внутри тепло, на столе стояло накрытое полотенцем блюдо со свежеиспеченными карельскими пирожками. В холодильнике я обнаружила масло, яйца, домашний квас и две большие копченые рыбины.

Сунула в рот пирожок и принялась распаковывать вещи. Закончив, вышла на улицу, прихватив купленную по дороге надгробную свечу и букет белых роз. Без труда нашла дорожку к знакомой скале, хоть за лето она успела немного зарасти. Розовый куст уже облетел, ветви слегка поникли и покрылись инеем. Розы, которые я принесла, тоже быстро замерзли и подвяли. Я поставила их в жестяную банку, ведь стеклянная ваза с водой на морозе быстро замерзнет и лопнет. Зажгла свечу и задумалась, какую песню спеть. В голове роились отдельные четверостишия и обрывочные строчки. «Жизнь коротка и дарит лишь редкие минуты счастья, и тогда твои глаза снова блестят, как у рыси…» Я опустилась на колени и замолчала. Раздавался лишь треск ломающихся под ногой льдинок и шелест веток на ветру. Тихо падал снег.

24

Зазвенел датчик ворот безопасности. Я устремилась к входящей в здание аэропорта пассажирке и попросила поднять руки.

— Ой, это, наверное, мои ботинки! — весело сказала она. — Они почему-то всегда пищат.

«Так почему же ты сразу об этом не сказала?» — чуть не вырвалось у меня, но я сдержалась и принялась внимательно досматривать ее личные вещи. Затем попросила снять обувь, поставить в лоток и пропустить через аппаратуру. На этот раз датчик молчал.

Работа в системе безопасности аэропорта Хельсинки была нудной, скучной и поэтому прекрасно подходила мне. Я не хотела двигаться, думать, говорить. Перед глазами ежедневно разыгрывались маленькие драмы, в которых я сама практически не принимала участия. Тринадцатилетний мальчик втайне от родителей попытался пронести на борт бутылку шампанского, или пожилая дама закатила скандал, когда у нее из ридикюля достали серебряные украшенные жемчугом маникюрные ножницы — семейную реликвию. Я выучила инструкцию и строго выполняла все предписания. И старалась вообще ни о чем не думать.

Риикка переехала жить к своему другу и освободила комнату, Йенни раздумывала над тем, чтобы отправиться после Пасхи на стажировку в Кембридж, и наша маленькая коммуна окончательно распалась.

А когда Йенни сказала, что в квартиру планирует вселиться ее сестра со своим другом, я всерьез задумалась о переезде.

— Ты вполне можешь какое-то время пожить у меня, — предложила бабушка Вуотилайнен, когда я рассказала ей наши новости. — У меня есть свободная комната. К тому же тебе не придется платить, можешь просто помогать по хозяйству. У меня что-то последнее время ноги болят и в магазин тяжело ходить.

Я пообещала подумать, хотя это был, конечно, неплохой вариант. От коттеджа в Торбаке я отказалась, поняв, что больше видеть его не могу. Теперь я снова жила в Хельсинки и, к своему удивлению, почти все свободное время с удовольствием проводила в обществе бабушки Вуотилайнен. Раньше я никогда не страдала от одиночества, но сейчас вообще не могла быть одна. Сразу начинало казаться, что голова взорвется от мыслей и я умру. А старушка заботилась обо мне, кормила пирогами и ворчала, когда я выходила на пробежку с насморком.

— Ты так ревматизм заработаешь! Почему ты совершенно не заботишься о своем здоровье? Неужели тебе все равно? Или переживаешь из-за кого-нибудь?

Почему сначала Лайтио, а теперь и бабушка Вуотилайнен думают, что я страдаю из-за любви? А я-то всегда считала себя сдержанным человеком и была уверена, что по моему лицу невозможно разгадать моих тайных печалей. А ведь бабушке я и слова не сказала про Давида!

— Ну да, есть немного, — ответила я старушке, когда мы как-то сидели вечером на кухне и пили чай.

Я только вернулась со двора, где выбивала ковры и развешивала мокрое белье. Казалось, что я сижу в гостях у своей бабушки, которой у меня никогда, в общем-то, не было.

— Он плохо с тобой обошелся?