Телониус Белк

Ёлка в торговом центре, прямо посреди зала – может и не самая потрясающая в мире вещь, но меня она почему-то трогает до глубины души. Пряничный домик стоящий рядом так и хочется укусить, но вспоминая о том, что он, скорее всего, сделан из обычного поролона, я озадачиваюсь там, чтобы немедленно купить такой же, только съедобный, а потом слопать его прямо здесь, в компании лосей и снеговиков. Что я в течение нескольких минут и проделываю.

Меня фотографируют несколько неопрятно одетых людей. Фотоаппарат у них, впрочем, такой, что впору самому из него застрелиться в момент грустных событий. Или на медведя идти. Но это не русские и не финны. Белорусы, а может украинцы. А то и чёрт знает, может саамы какие. Но какая разница? Где то вдалеке сидит моя кассирша и ест одно мороженое на двоих с таким же проколотым булавками дядькой. Это заставляет меня нахмуриться, но загоревать по-настоящему я не успеваю, потому что с ёлки кому-то на голову падает картонная звезда и приходится загадывать желание.

Загадываю. Желаю определиться. Либо остаться здесь навсегда, либо скорее уехать отсюда к чёртовой бабушке. Кто-нибудь, дайте мне знак, что на небесах меня услышали.

Вдруг, гляжу, прямо как в рождественской сказке сюрприз. Мимо идёт мой бэйный парень с тубой. Тот самый бэйный из горжеткиной школы! Не пойму только – это что ли, действительно знак?

Туба волочится у бэйного за спиной. Она спрятана в синем унылом холщовом мешке, но контур я определяю за несколько наспех брошенных взглядов. По тубе мы и узнаём друг друга. Впрочем, нет. Взгляд его скользит мимо меня. Не узнал. Жалко, что я сегодня без саксофона.

Но нельзя же просто так отпустить бэйного!

– Подожди, – говорю я ему вполголоса, – Эй, бэйный!

Бэйный вглядывается в меня и роняет от радости холщовый мешок.

Туба издаёт грустный металлический звук.

– Как дела, бэйный?

– Я в оркестре, – основательно как все медные духовики говорит он, уставившись в пол. Но голос у него радостный – Мы в Хельсинки сейчас едем.

Тогда и я радуюсь за него. За Мямлика ни за что бы не порадовался. А за бэйного – да.

– Так, погоди. Ты больше не бэйный? Ведь с бэйными тубами не берут никуда. Какой же ты теперь? Эсный?

– Нет! Эфный! Я Эфный! – счастливо кричит он мне, оглядываясь.

Может, картавит? Тот самый ненавязчивый петербуржский акцент, от которого я уже успел отвыкнуть.

Нет, вспомнил я – эфная туба ведь тоже существует. Это та, на которой солировать можно. Он с бэйной перешёл прямо на солирующую эфную. Ведь это всё равно, что с пешки сразу в ферзи махнуть. Прямо через всё поле. В ферзи! Плюнул ему на удачу вслед ,да и отправился за активированным углём для нашей с Белком сиротской вечеринки.

Сиротскую вечеринку с активированным углём и напитками придумал, как вы сами догадываетесь, не я. Мне бы и в голову не пришло принимать внутрь уголь, чтобы не отравиться.

Но Белк сказал, что никогда нельзя быть уверенным. И налил мне бокал почти доверху.

Держу в руке бокал, а сам и не знаю, что сказать по такому вескому поводу. Белк задумывается, но ненадолго. Идея тоста приходит ему в голову сама собой. Сам он давно холостяк. А я без пяти минут сирота. Поэтому наша вечеринка холостяцкая или сиротская.

С первым же выпитым мной Джек Дэниелсом накатило странное ощущение, как будто ты уже закусил перечницей и собираешься разбавить пожар водой, но вместо воды тебе подсунули неконцентрированный уксус.

– Понравилось? – спрашивает Белк

– Скорее да, чем нет, – отвечаю я и тянусь за сигарой. После сигары мне всё по плечу. Я сразу же догадываюсь обо всём – и как на саксофоне играть и как познакомиться с финскими девушками.

Но насчёт девушек Телониус Белк порекомендовал слегка подождать. Тогда я проглатываю две таблетки активированного угля и тянусь за следующей порцией. На пороге – прекрасная, пахнущая звойным освежителем воздуха экологическая ёлка. Рождество началось.

Часть вторая

Глава первая.

– Тёмыч. Я еду, – раздаётся жизнерадостный отцовский голос в телефоне.

– Что?! – спросонья выпячиваю глаза я.

Но разговор на этом уже окончен. И я принимаюсь генералить квартиру.

Кое-как расставил всё по своим местам. Вытер пыль со всяких ненужных полочек. Нарисовал на стене Ботинка во весь рост. Глупости, конечно, а весело. Стену, конечно, испортил, но ведь всё, в конце концов, всё можно стереть – обои-то моющиеся. Я проверял их моющее свойство не раз, записывая последовательность аккордов на стенке около пианино. А Белк рисовал стрелочки, указывающие по сторонам, где спрятаны всякие вкусные вещи. Иногда перепрятывал, и стрелочки меняли свое направление сами по себе. По всей квартире были эти беличие стрелочки. И ещё цифры. Одним словом – классическое жилище сумасшедшего. И портрет Ботинка на стене в полный рост, пожалуй, не помешает.