Тэм О'Шэнтер

Купцовъ давно ужь нтъ и слду,
Давно зашелъ сосдъ къ сосду,
Народъ къ застав потянулъ –
И стихъ базара шумъ и гулъ…
И вотъ, довольны и счастливы,
Услись мы за кружкой пива,
Забывъ длину шотландскихъ миль,
Ручьи, и мохъ болотъ, и пыль
Дорогъ, что насъ домой ведутъ,
Гд жоны насъ давно, чай, ждутъ,
Гд гнвно блещутъ ихъ глаза,
На лбу сбирается гроза…

Тэмъ служитъ намъ живымъ примромъ,
Что нужно днемъ прощаться съ Эромъ.
(Старинный Эръ нашъ всмъ извстенъ:
«Эръ, гд народъ красивъ и честенъ».)

Ты, Тэмъ, глупе всхъ на свт:
Ты пренебрегъ совтомъ Кэтти!
Не говорила ли она,
Что ты – пивной котелъ безъ два,
Что ты – негодникъ, пустомеля,
Пьянъ вплоть отъ мая до апрля!
Везешь ли къ мельнику зерно,
Пропьешь и куль съ нимъ за-одно!
Пойдешь ли въ кузню за подковой,
Отъ кузнеца придешь съ обновой,
И даже (просто грхъ и срамъ!)
Пойдешь въ субботу въ Божій храмъ –
Съ дьячкомъ напьешься наканун
Святаго дня… Утонешь въ Дун[2]),
Иль, будутъ ночки потемнй,
Утащитъ вдьма въ Элловей[3]).

Мисстрисъ! мн кажется, что право
Вс жоны судятъ очень здраво,
И что ума въ томъ капли нтъ,
Кто презираетъ ихъ совтъ!

Однако къ длу: въ эту ночь
Нашъ Тэмъ конечно былъ не прочь,
Продавши выгодно скотину;
Подссть къ веселому камину,
Гд старый другъ нашъ Джонъ Соутеръ
Давно ужь пнилъ добрый портеръ.
А Тэма Джонъ любилъ, какъ братъ,
И всякій день съ нимъ пить былъ радъ.
Темненько стало; до двора
Оно давно бы ужь пора, –
Да эль такъ хмленъ становился,
Что Тэмъ въ хозяйку вдругъ влюбился…
А Джонъ мололъ имъ разный вздоръ
И хохоталъ, какъ цлый хоръ.
Вотъ дождь пошелъ, гроза бушуетъ;
А Тэмъ и въ усъ себ не дуетъ.

Забота съ зависти взбсилась,
И въ кружк съ элемъ утопилась.
Но какъ пчела съ липъ носитъ медъ,
Такъ время радость унесетъ!
Какъ царь, нашъ Шэнтеръ счастливъ былъ,
Что злое горе побдилъ!..

Но радость – макъ: цвтетъ – блеститъ;
Сорвешь – и внчикъ облетитъ;
Падетъ ли снгъ на зыбь пруда –
Блеснетъ – и таетъ навсегда;
Такъ въ неб гаснутъ метеоры,
На мигъ прельщая наши взоры;
Такъ неба ясную лазурь
Мрачитъ дыханье зимнихъ бурь. –
Но время мчится. – Между тмъ,
Пока домой сбирался Тэмъ,
Пробило полночь… Въ этотъ часъ,
Когда послдній свтъ погасъ –
Не дай Господь когда-нибудь
Намъ, гршникамъ, пускаться въ путь!

А втеръ свищетъ, воетъ, стонетъ
И облака по небу гонитъ.
Такъ ярко молнія блеститъ.
Протяжно, гулко громъ гремитъ.
Дитя – и тотъ бы догадался,
Что врно дьяволъ разыгрался.

Тэмъ осдлалъ кривую Мэгъ,
(На ней онъ здилъ весь свои вкъ),
И, несмотря на мракъ и грязь,
Пустился въ путь благословясь.
Дорогой онъ то распвалъ,
То шапку на лобъ надвигалъ,
Не то смотрлъ по сторонамъ,
Чтобъ не попасться къ колдунамъ:
Ужь скоро будетъ Элловей,
Жилище совъ, притонъ чертей.

Но вотъ ужь онъ и бродъ минулъ,
Гд бдный Чэпманъ[4]) утонулъ.
А вотъ и дв сухія ели,
Гд растянулся пьяный Черли;
А здсь, недли дв спустя,
Нашли убитое дитя;
А тутъ (недавно ужь случилось)
У Мёнга тетка утопилась;
А тамъ и Дунъ ужь засверкалъ…
Вдругъ громче грохотъ бури сталъ.
Раскаты грома чаще, ближе,
И зми молній вьются ниже:
То сквозь березовыхъ втвей
Явился страшный Элловей,
Сверкнувъ лучомъ изъ каждой щели…
Внутри скакали, выли, пли.

О, Джонъ-Ячменное-Зерно
Какъ ты отважно и сильно!
Мы съ водки такъ-то храбры станемъ,
Что чорту прямо въ харю взглянемъ!
А такъ-какъ Тэмъ все эль тянулъ,
То чорта врно врно бъ не струхнулъ.
Вдругъ Мэгъ, – какъ вкопанная, стала:
Тэмъ ей кулакъ… она заржала,
И мчится прямо на огни.
Что жь тамъ увидли они?
При блеск свчекъ и луны
Плясали черти, колдуны –
Да не французскія кадрили,
А просто – джигъ, горнпайпъ да рили…
На подоконник въ прихожей
Сидлъ Ольдъ Никъ съ звриной рожей, –
Косматый пёсъ, – и съ ревомъ, свистомъ
(Онъ у чертей былъ бандуристомъ)
Давилъ волынку, что есть силы:
Тряслись подгнившія стропилы…
У стнъ стояли тамъ два гроба,
Окружены чертями оба;
А самъ мертвецъ, въ одежд блой,
Въ рук холодно-посинлой
Держалъ свчу… но еще то-ли
Увидлъ Тэмъ нашъ на престол?
Тамъ, межь преступниковъ казненныхъ
И двухъ младенцевъ некрещеныхъ,
Злодй зарзанный лежалъ
И, ротъ разинувъ, издыхалъ…
Потомъ лежалъ палашъ кровавый,
Томагаукъ и ножикъ ржавый,
Которымъ – даже грхъ сказать –
Зарзалъ сынъ родную мать…
И видно, какъ къ кровавой стали
Сдые волосы пристали…
А тамъ – три трупа адвокатовъ,
Какъ платье нищаго, въ заплатахъ,
И столько разныхъ харь и рожъ,
Что имъ и римъ-то не найдешь.

Нашъ Тэмъ, стоитъ полуживой,
А тамъ все громче свистъ и вой;.
Реветъ, трубитъ владыка Ада,
И черти пляшутъ до упада,
А съ ними старыя яги,
Кто безъ руки, кто безъ ноги,
Швырнувъ засаленныя шали.
Въ однихъ рубашкахъ танцовали.

Ну, Тэмъ, скажи мн Бога-ради,
Что если бъ тамъ все были… двы, –
Да не въ фланелевомъ тряпь,
А въ чистомъ, тоненькомъ блье
Я прозакладывать готовъ
Все, что ты хочешь, что штановъ
Не пожаллъ стащить бы съ ляшекъ,
Чтобъ хоть взглянуть на этихъ пташекъ.

Но и яги и колдуны
Такъ были дряблы и смшны,
И такъ вертлись на клюкахъ,
Чтобъ хоть кого бы пронялъ страхъ.
Но Тэмъ хитеръ: межъ гадкихъ рожей
Сейчасъ одну нашелъ моложе.
(Она была здсь въ первый разъ,
Хоть много сдлала проказъ
На взморь Кэррика. Глядишь,
То подгрызетъ ячмень, какъ мышь,
То со двора бычка сведетъ,
То лодку въ щепки разобьетъ.)
Ея худая рубашонка,
Какъ у трехлтняго ребенка,
Была и куца и толста –
Ну, изъ пайслейскаго холста.

Не знала то старушка Гренни,
Когда она для крошки Ненни
За шиллингъ (все ея добро!)
Холста купила въ Вильбо!

Здсь Муза, мы должны разстаться:
Теб вдь врно не удастся
Воспть, какъ нагло стала Ненни
Теперь а\вывертывать колни.

Нашъ Тэмъ стоялъ, какъ бы прикованъ,
Бсовской пляской очарованъ, –
Какъ вдругъ самъ мастеръ Сатана
Спрыгнувъ съ высокаго окна,
Такъ сталъ кувыркаться, пострлъ,
Что Тэмми мой не утерплъ,
И крикнулъ: «Славно, старый Никъ!»
Тутъ все потухло въ тотъ же мигъ,
И Мэгъ не сдлала и шага,
Какъ вся бсовская ватага
За ней пустилась. – Какъ порой
Летитъ, жужжа, пчелиный рой,
Какъ мышку котъ подстерегаетъ,
И, цапъ-царапъ! за носъ хватаетъ,
Или толпа бжитъ, какъ скоро
Заслышитъ крикъ: «держите вора!» –
Такъ Мэгъ пустилась, а за ней
Ватага лшихъ и чертей.

Ахъ, Тэмъ! ахъ, Тэмъ! попалъ въ бду –
Поджаритъ чортъ тебя въ аду!
И Кэтъ тебя ужь не дождется –
Кэтъ вдовый чепчикъ шить придется.
Мчись, Мэгъ, пока не упадешь –
Ты счастье Шэнтера несешь!
Скорй на мостъ, не то такъ къ броду:
Чортъ не летаетъ черезъ воду[5]).
Или теб твой хвостъ не милъ?
Но, ахъ! хвоста и слдъ простылъ.
Опередивъ всю чертовщину,
Ей Ненни прыгнула на спину,

И ужь у самаго моста
У Мегги не было хвоста!..
Нашъ Тэмъ отъ страха чуть живой,
Пріхалъ къ утру ужь домой.
Но Мегги… ахъ, восплачемъ, Муза!
На вки сдлалась кургуза.

Ну, а теперь-то не пора ли
Намъ приступить ужь и къ морали?
Кто любитъ лишнее хлебнуть,
Да къ куцымъ юбкамъ заглянутъ –
Смотри, чтобъ съ нимъ того жь не было,
Что съ Тэмъ. о'Шэнтровой кобылой.

В. Костомаровъ.