Тем временем

Ведущий. Вопрос — почему? Может ли память о трагедии объединять людей в единую страну? Или прошлое только разделяет? Если оно разделяет, оно будет неизбежно отторгаться.

Каледа. Я на Бутовском полигоне с 1994 года. И мне приходилось встречаться с очень разными людьми; возникает удивительное чувство братства. Вот человек пришел, он смотрит на мир по-иному, чем смотрю я. Но у него здесь тоже лежит кто-то близкий… и пускай даже не здесь лежит; на Бутовский полигон сейчас приходят люди, которые не знают, где их близкие лежат.

Ведущий. Но есть какое-то место, в котором можно подумать.

Каледа. Да, есть место… как один старик сказал — «Ну, надо же куда-то приходить!». И привел все свое семейство на Бутовский полигон. Простой совсем человек, надо сказать. Но вот это удивительное чувство братства и единения. Во рвах лежат люди совершенно разные. И святые. И самые обычные уголовники. И, видимо, чекисты, которые когда-то сами принимали участие в расстрелах. А мы очень часто хотим между собой построить какие-то стены, нам это очень нравится. Вот ты не такой, как я, поэтому не буду тебе руку протягивать, и не буду с тобой разговаривать. А они — все вместе.

Мироненко. Но память создается усилием современных поколений. Я только что был в Соединенных Штатах, в библиотеке Музея Трумэна. Там есть специальная комната, где транслируется заседание комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Голос, подлинный голос одного из сенаторов, спрашивает: «А ты что, коммунист? Ты разделяешь коммунистические убеждения?..» И дети, пришедшие на экскурсию, должны ответить: да или нет. Потом он же спрашивает — «Ты знаешь других поджигателей, которые хотят разрушить наше общество? Ты разделяешь их взгляды или нет?». Где у нас такие музеи? Где у нас в школьной программе рассказывают правду о том, сколько людей было расстреляно?

Рогинский (продолжая начатую линию). О необходимости восстановления памяти я сказал. Теперь скажу об ее усложнении. Легко и просто объединяться на черно-белой картине славного прошлого. В хрущевскую эпоху сосуществовали две памяти — страшная память о ГУЛАГе и мучительная, но светлая память о великой войне. Начиная с 1965 года мы стали одну память выдвигать, другую задвигать. Сегодня наша задача — их каким-то образом опять объединить. Но для этого мало индивидуальных и общественных усилий. Здесь, действительно, нужна государственная поддержка. Вы сколько в Москве видели мемориальных досок, на которых было бы написано — «Здесь жил такой-то, которого увели и расстреляли тогда-то»? Будет написано — «Здесь жил маршал Тухачевский». Но не будет сказано, что маршала Тухачевского расстреляли. Будет написано, что здесь жил Михоэлс. Но не будет сказано, что Михоэлса убили чудовищным образом. Конечно, школьные учебники — это позор. Два часа в одиннадцатом, один час в девятом классе по кровоточащей теме — ну, не о чем говорить. Да, и какие это часы, и на чем они основаны? Нужна правовая оценка преступления прошлого режима. А ее нет. На чем-то ведь надо базироваться, на каком-то праве. Вот тогда, постепенно, статус этой памяти может подняться уровня общенационального, и потом, каким-то образом, нам не дано узнать, каким, он сольется с памятью о славном, или стабильном, или каком-то еще прошлом, и у нас возникнет идеал — сложная российская национальная память. У нас было сложное, трудное прошлое, оно было разное. И только на основе разного прошлого можно построить разномысленное будущее.

Ведущий. Будущее — главное в наших взаимоотношениях с прошлым.

Рогинский. Вот именно. Вместе с памятью о победе — память о цене победы. С памятью о достижениях — память о цене великих строек. Цена, которую народ заплатил за то, что мы вот так здесь сидим сейчас и разговариваем. Вот только так, через человека…

Ведущийна секунду останавливает разговор и показывает зрителям фотографии людей, убитых в Бутово. Измученные и просветленные лица. Глаза, в которых вот-вот отразится смерть.

Рогинский. — Только через человека мы можем придти к созданию единой памяти, тогда-то она и станет качественно другой.

Ведущий (благодарно и растроганно). Если не пропалывать историю, она зарастает… И вывод, который я для себя делаю из того, что услышал от вас: мы должны заслужить право на будущее причастностью к объемному прошлому. Цельному, противоречивому. Иначе оно не наше. Если мы его дистиллируем, если мы его просеиваем, если мы на кучки его разделяем, то это кучка, а не прошлое, это часть, а не целое. А мы — внутри целого, потому что русская история продолжается.

Занавес опускается, мешая ведущему окончательно впасть в моралистический пафос.

3. ПОКАЯНИЕ