Темная Башня. Том 4

Пимли почувствовал, как поток психической силы поднимается мимо него, сквозь него, к стеклянной крыше и сквозь нее, поднимается к Лучу, который проходил непосредственно над Алгулом, борется с ним, вгрызается в него, разъедает, безжалостно водит по нему напильником. Пробивая дыры в магии. Упорно трудится, чтобы вырвать глаза у Медведя. Чтобы сломать панцирь Черепахи. Чтобы разрушить Луч, который идет от Шардика к Матурин. Чтобы свалить Темную Башню, которая стоит посередине.

Пимли повернулся к своему спутнику и нисколько не удивился, увидев острые маленькие зубы на покрытой гладкой шерстью голове горностая. Тего наконец-то заулыбался! Не удивило его и то, что теперь он мог читать выражение этих черных глаз. При обычных обстоятельствах тахин мог посылать и принимать короткие ментальные сообщения, но никого не допускал в свой разум. Здесь, однако, все менялось. Здесь…

…Здесь в душе Финли из Тего воцарился покой. Его тревоги

(то, что грызло)

ушли. Во всяком случае, на время.

Пимли послал Финли череду ярких образов: бутылка шампанского, сверкающая на корме яхты; сотни плоских шляп выпускников университета, взлетающие в воздух; флаг, поставленный на Эвересте; смеющаяся пара, выходящая из церкви, наклоняющая головы, чтобы уберечь глаза от рисового дождя; планета… Земля… внезапно ярко вспыхнувшая.

Все образы говорили об одном и том же.

— Да, — ответил Финли, и Пимли задался вопросом: ну как он только мог подумать, что эти черные глаза ничего не выражают. — Да, конечно. Успешное завершение дела.

Ни один из них в этот момент не смотрел вниз. А если б кто опустил глаза, то увидел бы, что Тед Бротигэн, старый пес, да, и выдохшийся, но, возможно, не такой выдохшийся, как полагали некоторые, смотрит на них.

И на его губах тоже играет едва заметная улыбка.

9

В Алгул Сьенто никогда не шел дождь, во всяком случае, за те годы, которые провел здесь Пимли, но иной раз, чернильно-черными ночами, раздавались мощные раскаты сухого грома. Большинство сотрудников Девар-тои не обращали на них никакого внимания и продолжали крепко спать, но Пимли часто просыпался, с сердцем, выскакивающим из груди, а в подсознании раз за разом, словно вращающаяся красная лента, крутилась молитва «Отче наш».

Днем, в разговоре с Финли ректор Алгул Сьенто с улыбкой допытывался у Финли, что его гложет.

Теперь, лежа в постели в Шэпли-Хауз (известном среди Разрушителей, как Говно-Хауз), на другом от Дамли-Хауз конце Молла, Пимли вспомнил это чувство, абсолютную уверенность в том, что все будет хорошо: успех гарантирован, его достижение лишь вопрос времени. На балконе Финли разделил с ним это чувство, но Пимли хотелось бы знать, а не лежит ли сейчас начальник службы безопасности без сна, так же, как и он сам, не думает ли, как легко попасть впросак, когда работаешь рядом с Разрушителями. Потому что, как ни крути, именно они посылали вверх газ счастья. Именно они создавали хорошее настроение.

И если допустить… только допустить… что кто-то искусственно вызывает это чувство? Подсовывает его, как соску? Напевает, как колыбельную? «Спи, Пимли, спи, Финли, спите, хорошие детки…»

Нелепая идея, чистая паранойя. Однако, когда очередной двойной раскат грома докатился до Алгул Сьенто, если не с юго-востока, то со стороны Федика и Дискордии, Пимли Прентисс сел и зажег лампу на прикроватном столике.

Этой ночью Финли намеревался удвоить охрану как на сторожевых башнях, так и периметра. Возможно, завтра следует ее утроить. На всякий случай. И потому, что самоуверенность на конечном участке пути может сослужить дурную службу, все так.

Пимли поднялся с кровати, высокий мужчина со здоровенным волосатым животом, в одних пижамных штанах. Помочился, опустил крышку на сиденье унитаза, опустился перед ним на колени, сложил руки перед грудью и молился, пока не почувствовал, что его клонит ко сну. Молился о том, чтобы суметь выполнить порученное ему дело. Молился о том, чтобы заметить беду до того, как беда заметит его. Молился о своей матери точно так же, как Джим Джонс молился о своей, наблюдая, как очередь двигается к котлу с отравленным «Кулэйдом». Молился, пока раскаты грома не затихли до стариковского бормотания, и только тогда вернулся в постель, совершенно успокоенный. Утроить число охранников — с такой мыслью он заснул темной ночью и с ней же проснулся утром, в спальне, залитой искусственным солнечным светом. Потому что о яйцах следовало заботиться у самого порога.

Глава 7 Ка-шуме

1

Чувство, неприятное и странное, накрыло стрелков после ухода Бротигэна и его друзей, но поначалу ни один из них не заговорил об этом. Каждый думал, что меланхолию ощущает только он или она. Роланд, единственный, кто мог распознать означенное чувство (ка-шуме, так назвал бы его Корт), приписал эти ощущения тревогам грядущего дня, а еще больше — подрывающей силы атмосфере Тандерклепа, где днем царил сумрак, а ночи были черными, как слепота.