Все это благодаря обострившимся до предела чувствам Эдди видел с удивительной четкостью, отдавая себе отчет, что широко улыбается — так улыбаются, встретив давнего друга в далеком краю, скажем, у египетских пирамид, на рынке в Танжере, на острове Формоза или на Тэтлбек-лейн в Лоувелле, во второй половине летнего дня в 1977 году, перед самой грозой. И Роланд улыбался. Старый, длинный и уродливый… и улыбался! Что тут скажешь, чудесам несть конца.
Они вылезли из кабины и направились к Джону Каллему. Роланд поднес кулак ко лбу и чуть согнул колено.
— Хайл, Джон! Я вижу тебя очень хорошо.
— Ага, вижу тебя тоже, — ответил Джон Каллем. — Ясно, как божий день. — И отдал честь, коснувшись рукой головы пониже бейсболки и повыше кустистых бровей, потом повернул голову к Эдди. — Молодой человек.
— Долгих дней и приятных ночей. — Эдди тронул лоб костяшками пальцев. Он не принадлежал к этому миру, уже не принадлежал, и до чего же приятно не притворяться, будто принадлежишь.
— Хорошо сказано, — отметил Джон. — Я приехал раньше вас. Предполагал, что так и будет.
Роланд оглядел леса по обе стороны дороги, нависшее над ними черное небо.
— Не думаю, что это место подходит?.. — Вопросительные нотки в его голосе едва слышались.
— Нет, это не то место, где вы хотели бы закончить свои дела, — согласился Джон, попыхивая трубкой. — Я его проехал по пути сюда, и вот что я вам скажу: если вы хотите поговорить, лучше это сделать здесь, чем там. Когда доберетесь туда, сможете только таращиться с разинутыми ртами. Поверьте мне, ничего более удивительного я еще не видел. — На мгновение его лицо стало лицом ребенка, который поймал своего первого светлячка, и Эдди понял, что говорит Каллем совершенно искренне.
— Почему? — спросил он. — Что ждет нас впереди? Приходящие? Или дверь? — Тут в голове сверкнула мысль… и Эдди ухватился за нее. — Это дверь, не так ли? И она открыта?
Джон уже начал качать головой, потом передумал.
— Может, и дверь. — Последнее слово он растянул до невозможности, словно оно стало для него драгоценностью, с которой он никак не хотел расставаться. Оно тянулось, как вздох после долгого, трудного дня: «две-е-е-ерь». — Выглядела
— Кара-Хохотушка — это кто? — спросил Эдди.
Джон пожал плечами.
— Многие люди, купившие дома у озера, дают им имена. Я думаю, потому что очень дорого за них заплатили. Вот и хотят получить за свои деньги чуть больше. Так или иначе, «Кара» сейчас пустует. Дом этот принадлежит семье Макгрей из Вашингтона, округ Колумбия, но они выставили его на продажу. У них черная полоса. У него инсульт, а она… — Он опрокинул в рот воображаемый стакан.
Эдди кивнул. Многое, связанное с этим походом к Башне, он не понимал, но кое-что знал без всяких объяснений. К примеру, дом на Тэтлбек-лейн, откуда, судя по всему, и появлялись в этом мире приходящие, Джон Каллем назвал «Кара-Хохотушка». Эдди же не сомневался, что на щите-указателе, у которого начиналась подъездная дорожка к этому дому, будет стоять число 19.
Он поднял голову и увидел, как черные облака плывут над озером Кезар на запад, к Белым горам… которые — и тут сомнений быть не могло — в мире, расположенном не так уж далеко от этого, назывались Дискордией… и вдоль Тропы Луча.
Всегда вдоль Тропы Луча.
— Так что ты предлагаешь, Джон?
Каллем мотнул головой в сторону щита с надписью БЕКХАРДТ.
— Я присматриваю за домом Дика Бекхардта с конца пятидесятых. Чертовски милый человек. Сейчас он в Вашингтоне, что-то делает в администрации Картера. —
— Хорошо, — кивнул Роланд. — Мы все поедем на твоем картомобиле, если ты не возражаешь.
— Меня это устроит, — кивнул Джон и полез на заднее сиденье.
Коттедж Дика Бекхардта находился в полумиле от дороги, со стенами из сосновых бревен, теплый, уютный. В гостиной стояла пузатая печь, на полу лежал плетеный ковер.