Темная харизма Адольфа Гитлера

Что же (или кого) имел в виду Гитлер, говоря о «провидении», которое указывает ему путь? Почти наверняка он говорил не о христианском Боге. В 1937 году он сказал, выступая перед группой нацистских руководителей: «Не существует общего мнения по поводу конкретной природы Бога»^‹56›, правда, при этом добавил: «Вера является одним из самых оригинальных и благородных чувств человека, возвышающих нас над животными». Так что, скорее всего, Гитлер рассматривал веру как «особый» инструмент в руках какого-то сверхъестественного существа, которым можно пользоваться, чтобы оправдывать собственные поступки. Ведь если путь ему указывало само «провидение», значит, и ставить его действия под сомнение может только высшая сила, а никак не простые смертные. И поскольку лишь он один видел указанный «провидением» путь, следовательно, он мог делать все что хотел и объяснять это Божьей волей. Более того, поскольку из его выступлений нельзя было понять, связано ли это «Провидение» с христианской верой, ни католики, ни протестанты не могли обвинять его в еретической трактовке религии.

В результате, Церковь в Германии не знала, как относиться к Адольфу Гитлеру и как реагировать на его правление. Нацисты не отрекались от Церкви — наоборот, многие из высокопоставленных нацистов были верующими людьми. Например, Эрих Кох, жесткий и бескомпромиссный гауляйтер Восточной Пруссии, сказал после войны: «Я считал, что идеи нацизма развивают прусский протестантизм и продолжают неоконченную реформацию Лютера»^‹57›.

Постепенно набирая силу, Гитлер, который наверняка не разделял точку зрения Коха, начал беспокоиться по поводу той потенциальной силы, которой обладала Церковь в Германии. И католики, и протестанты воспринимались им скорее как блок оппозиционных сил, чем как сила духовная. На протяжении нескольких лет Гитлер старался раздавать высокие духовные посты в протестантской церкви священникам, симпатизирующим нацизму. Но к 1937 году ему стало ясно, что немецкая протестантская церковь никогда не станет такой покорной, как ему хотелось бы. К этому моменту в частных разговорах он начинает говорить откровенно антихристианские вещи. И хотя публично Гитлер все еще не высказывался прямо о своем отношении к Богу, многие высокопоставленные нацисты стали откровенно говорить о своем неприятии христианства. Мартин Борман, которому предстояло стать личным секретарем Гитлера, Альфред Розенберг, ведущий идеолог партии, и Генрих Гиммлер открыто осуждали христианство. Членам СС Гиммлера не разрешалось говорить, что они не верят в Бога, но разговоры о поклонении Иисусу Христу тоже не поощрялись. Предпочтение отдавалось другой формулировке, — «gottgläubig», или «верующие», — которая позволяла не уточнять, в какого именно бога они верят.

Со временем отношение Гитлера к христианству стало для нацистской элиты более чем очевидным. «Фюрер — сторонник Античности, — писал Геббельс в своем дневнике 8 апреля 1941 года. — Он ненавидит христианство, поскольку оно искалечило все, что есть благородного в человеке»^‹58›. В том же году, в беседе с пятеркой своих близких друзей, включавшей Риббентропа и Розенберга, Гитлер сказал: «Война рано или поздно закончится. И тогда последней своей жизненной задачей я буду считать решение религиозного вопроса». Заявив, что «христианство — изобретение больного мозга», Гитлер добавил, что «конкретная картинка загробной жизни, которую пытается навязать мне религия, не выдерживает никакой критики». Вместо этого Гитлер, по своему собственному признанию, мечтал о «таком положении вещей, при котором человек понимает, что он живет и умирает для сохранения своего биологического вида»^‹59›.

Однако Гитлер понимал, что открытое высказывание таких антирелигиозных мыслей может повредить его популярности. Поэтому он объединил два оправдания своей власти — религиозное и научное. С одной стороны, Гитлер пришел к власти благодаря «провидению», которое миллионы немцев отождествляли с Богом. С другой стороны, он утверждал, что его убеждения подтверждаются основополагающими законами природы. Вот откуда берется дуализм, который четко прослеживается в «Триумфе воли»: сочетание псевдорелигиозной иконографии и демонстрации грубой животной силы молодых и здоровых нацистов.