Темная лошадка

Я напряг весь свой нераскрытый талант артиста – только он мог спасти меня в эти невеселые минуты.

– Прости, – пробормотал я. – Это все из-за нервов. Ты права, сто тысяч – это чепуха… Сейчас, соберусь с мыслями. Что-то башка кружится…

– Приляг!.. Вот так, хорошо. Не волнуйся ни о чем. Я на тебя не сержусь, я все понимаю.

Она расстегнула мою рубашку, и прохладные руки скользнули под майку.

– Ну? – поторопила она. – Куда ты спрятал денежки?

– В бочке, – ответил я, закрывая глаза. – То ли в четвертой, то ли в шестой.

– Э-э, дружочек! – заволновалась Маша, зажимая мне нос. – Не спи! Ну-ка, вспоминай, не ленись!

– А здесь, в «предбаннике» ты смотрела?

– Смотрела. Нет ничего.

– Значит, в бочке… Голова кружится. Надо поспать. Хотя бы час. Потом я все вспомню…

Я старался дышать ровно и глубоко. Притворяться спящим – настоящая пытка. Маша несколько минут рассматривала мое лицо, я даже чувствовал на своих щеках слабый ветерок от ее дыхания. Потом она взяла с книжной полки какой-то старый журнал, раскрыла его на первой попавшейся странице и опустила голову на подушку.

Я услышал, как журнал выпал из рук Маши и шлепнулся на пол. Заснула? Я не спешил открыть глаза. Маша могла схитрить, чтобы проверить меня. Прошло еще минут пять. За окнами стремительно темнело, и комната погружалась в сумрак. Контуры предметов становились все более расплывчатыми, бесцветными и плоскими, лишь ярко-красная спираль электрокамина полыхала все сильнее, заливая комнату кровавой охрой.

Открыл глаза и медленно повернул голову. Маша спала, лежа на спине. Рот ее был слегка приоткрыт, веки прикрыты не плотно, дыхание было частым и прерывистым. Фаза глубокого сна.

Панцирная сетка прогнулась сразу же, как только я встал на колени. Маша вздрогнула и повернулась на бок. Я окаменел и долго не мог шевельнуться. Маша скрипнула пружинами, что-то пробормотала, но не проснулась. Подобрав с полу ботинки, я вышел в «предбанник», снял с вешалки пуховик и, не одеваясь, приоткрыл дверь и выскочил наружу.

Обувался я на снегу, а пуховик застегивал на ходу, трусцой спускаясь с гребня к конечной станции кресельной канатки. Она уже не работала, и я, вглядываясь в темные квадраты недостроенных технических помещений базы, отыскивал кусок клеенки, полиэтилена, на крайний случай, обломок пластикового листа или фанеры. Кто-то придумал для спуска с горы способ дюльфера, кто-то изобрел «улитку». Я же открыл самый скоростной вид спуска по снежным склонам – на клеенке. Три года назад на международных альпинистских сборах я спустился таким способом от скал Пастухова до Приюта.

На свалке строительного мусора я нашел большие полиэтиленовые пакеты, в которых сюда затаскивали утеплители для бочек. Пакет был удобнее обычной клеенки. В него можно залезть, как в спальный мешок, и тем самым превратить себя в снаряд. Главное, вовремя притормозить, вогнав в снег клюв айсбайля.

Я сел на краю ледового карниза, чтобы примерить на себе этот скоростной катафалк, как вдруг мое внимание привлек нарастающий жужжащий звук. Где-то внизу, между опорами канатной дороги, дрожали и плясали по снегу желтые кружки фонарей. Было похоже, что по смятой подушке тянут ниточку янтарных бус. Я сидел непозволительно долго, оцепенело глядя на ловкие и подвижные снегоходы, прыгающие по ухабам и быстро поднимающиеся к Ледовой базе. Девять машин!

Когда наконец я пришел в себя и вскочил на ноги, первый снегоход находился от меня не далее, чем в трехстах метрах. Не сомневаясь, что эти люди мчатся сюда для того, чтобы, говоря словами Маши, выдавить из меня миллион долларов, я, низко пригнувшись, кинулся по карнизу в сторону. Не оглядываясь, я бежал долго – так, во всяком случае, мне казалось, и не сразу заметил, что все еще держу в руке пакет. Откинув его в сторону, я опустился на корточки и принялся взбираться на снежный взлет, и уже совсем задыхаясь, огромными порциями заглатывая разреженный воздух, скатился в выемку, откуда не было видно ни Ледовой базы, ни стремительно скользящих по склону вверх желтых огоньков, лишь над головой, сверкая мелкими зубами-звездами, была раскрыта чудовищная черная пасть неба.

Отдышавшись и протерев снегом лицо, я осторожно выбрался на бруствер и посмотрел на Ледовую базу. Отсюда хорошо были видны мой вагончик с красным, как сигнал светофора, окном и черные цилиндры бочек. Три или четыре снегохода, объехав вокруг вагончика, помчались выше, к Приюту, а остальные встали в ряд перед вагончиком. Люди не глушили моторы и не гасили фонарей. В отличие от альпинистов и горнолыжников, предпочитающих яркую одежду, эти были одеты в черные куртки. Двое зашли в вагончик и через минуту появились в свете фонарей с лохматой, шатающейся, как пьяная, Машей. Ее поддерживали под руки; Маша зябко поеживалась, ей было холодно без комбинезона и сапожек. Усатый крупноголовый мужчина, к которому подвели Машу, о чем-то спрашивал девушку; она мотала головой в разные стороны, что-то отрицая и с чем-то соглашаясь. Усатый с короткого замаха ударил девушку по лицу. Она упала на снег. Усатый добавил ногой.