Темная лошадка

– Да, женился! Князь Леван Чичуа из Мингрелии67 к нам выехал и племянницу Нану с собой взял, а та уж Като прихватила – одна та осталась совсем. Саша их в Моздоке встретил, вот и завертелось. Любовь! Через неделю уже под венцом стояли!

– За Кривоноса я, конечно, рад! А муж Катин?

– А! Что-то я Павел Петрович, сразу не сказал – да вдова она, вдова! Георгий её ещё три года назад погиб. Он из обедневших Чичуа был, Като совсем без него пропала бы, но Нана её любит и не бросила одну. Катя она хорошая, добрая. Даша, вот, моя тоже её как родную приняла. А что, Твоё Величество, понравилась она тебе?

– Есть такое дело! Но кому расскажешь… – в шутку пригрозил я ему.

– Что ты, Павел! Никому!

– Познакомь с девушкой, болтун!

Вдова для меня лучший вариант – общество не осудит, да и церковь не станет сильно протестовать. Вот что за мысли в голове крутятся? Чай уже не юнец! Но девушка и вправду – красивая. Волосы с рыжинкой, глаза серые, стройная, лёгкая…

Мы гуляли с Катей по Крутицкому вертограду68. Парк действительно был очень хорош хоть и похуже, на мой пристрастный взгляд, чем Петергофский, но весьма интересный. Московская зима с обилием снега превратила его в сказочное место, казалось, что сейчас из-за дерева выйдет Дед Мороз или на крайний случай леший. Расчищенные городскими властями аллеи обрамлялись заснеженными деревьями, воздух был настолько свеж и ароматен, что, казалось, сейчас захрустит на зубах, словно крепкое яблоко.

Уже темнело, но в вертограде давно были установлены масляные фонари для спокойного гуляния горожан. На время коронации парк закрылся для простого люда, и здесь могли развлекаться только сановные гости, а сегодня прохаживался я. Катя была прекрасной собеседницей, и пусть русский язык не входил пока в круг её знаний, но мы вполне спокойно говорили на греческом.

Девушка замечательно изучила восточную поэзию, легко и свободно переводила стихи великих Фирдоуси69 и Руми70 на греческий, а уж «Витязя в тигровой шкуре71» она просто боготворила и, казалось, могла говорить о нём непрерывно. Пусть её образование имело мало общего с традиционным европейским, но её покойный отец – небогатый азнавур72, вложил в единственную дочь всю свою душу и средства, и сделал Катю истинным сокровищем.

При всём восточном стиле обучения, Катя даже не думала вести разговор с мужчиной, причём коронованным, с позиции служанки. Беседа наша шла живо, очень быстро мы начали подшучивать друг над другом. Я не чувствовал, что меня отделяет от девушки какая-то граница положения, и это было очень приятно.

Мы даже поиграли в снежки, Катя совершенно не знала этой забавы и была просто восхищена ею. Когда она вытянула руку из варежки и вытаскивала из своих растрепавшихся волос снег, я тихонько прикоснулся к её тонким длинным пальцам.

– Зачем Вы это, Ваше Величество? – испуганно отдёрнула она руку. Порозовела, отскочила, словно молодая лань.

Я слегка оробел:

– Вам это было неприятно, Катя? Прошу меня извинить! Если Вы того пожелаете, больше я не стану Вас беспокоить. Простите!

Она ещё сильнее порозовела:

– Нет, напротив, мне приятно Ваше внимание! Но…

– Так что же мне делать, Катенька?

Слёзы посыпались у неё из глаз. Я подошёл к девушке и, скинув на снег варежки, начал вытирать влагу с её щёчек. Она прижалась ко мне, всхлипывая, я гладил её по голове. Слова были не нужны.

Катя была прекрасным выбором, который одобрили и моя мама, и доктор Ротов, что уже официально отвечал за женское здоровье в императорской семье, а заодно был и главным бабичевым доктором73 Империи. Девушка сама открыла мне свою грустную тайну, а Ротов только её авторитетно подтвердил: моя возлюбленная была бесплодна. У неё случился выкидыш при известии о смерти мужа, и теперь забеременеть ей была более не судьба.

Что же, это ещё больше упрощало дело – мне уже не требовалось соблюдать график постельных утех и бояться, что снова может объявиться незаконнорождённый ребёнок. Катенька была великолепной возлюбленной: умной, тихой, нежной и, что было очень важно, нетребовательной к материальным благам.

В отличие от Стаси, она не просила дать должности и поместья родственникам и знакомым, не лезла в придворные интриги и заговоры, как Прасковья. Катя просто любила меня и старалась обеспечить мне покой и тепло, и это было пределом того, о чём я мог её просить. Она уже смирилась с тем, что никакой будущей семьи у неё больше не будет: неродовитая бесприданница, вдова нищего потомка младшей ветви не особо влиятельного рода, беглянка в чужую страну, даже язык которой ей незнаком.

Като решила посвятить жизнь детям своей свояченицы, может даже уйти в монастырь, а тут… Любила ли она меня? Похоже, очень похоже, я в этом даже не сомневался. А вот, любил ли я её? Наверное, нет. Мне она нравилась, мне было с ней хорошо, но любовь – это всё-таки нечто большее…