— До наступления дня, но не дольше.
Он перевел взгляд с Кати на Каландрилла.
— Если к тому времени мы не вернемся, не жди нас более.
— Я с этим согласен, — заявил Каландрилл.
— Это разумно, — с улыбкой согласилась Катя. — а если все будет хорошо, мы выпьем в «Чайке» за нашу победу.
Мысли Теккана были написаны у него на лице, но он не стал спорить и кивнул.
— А сейчас отдыхать, — предложил Брахт. — Нас ждет трудная ночь.
— Истинно. — Катя поднялась, и Теккан с явной неохотой выпустил ее руки. — Я запру дверь от незваных гостей.
Она весело посмотрела на Брахта, смиренно пожавшего плечами. А когда она была уже в дверях, он, намеренно повысив голос, сказал:
— За такую женщину любой мужчина с радостью отдаст жизнь.
Катя замерла, затем повернулась и, помолчав, сказала:
— Надеюсь, в этом не будет необходимости.
— Аминь, — прошептал Теккан, когда дверь за ней бесшумно закрылась.
— Боги не допустят этого, — сказал Каландрилл, хотя и понимал, насколько это слабое утешение, но другого он ничего не мог придумать.
— Молись, — столь же неуверенно, как и Каландрилл, произнес Теккан.
— Мы исполним свой долг, — заявил Брахт и улегся на кровать.
Закрыв глаза, он довольно скоро задышал ровно и вновь поразил Каландрилла способностью забывать страхи и засыпать в любой момент. Самого же Каландрилла, как и Теккана, снедали сомнения. Капитан сидел, уставившись невидящим взглядом в балку потолка, Каландрилл хотел как-то его утешить, но не нашел слов и, решив не надоедать Теккану, любовно обнял ножны и улегся на подушку.
Вдруг на фоне темного покрывала ночи перед ним возникло лицо Рхыфамуна со злой ухмылкой. Он поднял руку и сотворил колдовство. Каландрилл не разбирал слов заговора, да и не хотел их слышать. Его единственным желанием было схватить меч и разрубить колдуна пополам. Но ему это не удалось: сильная рука схватила его за запястье и вдавила в кровать со словами:
— Сумерки близятся. А перед дорогой надо поесть.
Каландрилл застонал, сообразив, что это Брахт.
Кошмар развеялся.
— Я видел во сне Рхыфамуна, — сказал он, качая головой, словно отгоняя остатки сна.
Керниец отпустил его запястье и улыбнулся:
— Я так и понял. Ты едва меня не разрубил. — И, махнув рукой в сторону окна, сказал: — Время…
— Истинно.
Небо за окном было темно-синим, молодой месяц повис над городом. Снизу долетали обрывки разговоров. Каландрилл встал, подошел к умывальнику, освежил лицо холодной водой и пристегнул ремень с мечом. Пока Брахт будил Теккана, Каландрилл подошел к окну, разглядывая мерцающие золотые огоньки Альдарина.
— Спустись и закажи ужин, — попросил он. — Мне надо побыть одному, поговорить с Дерой.
— Если у меня получится, — добавил он уже про себя, глядя на умывающегося Теккана.
А вслух добавил:
— Я недолго.
Брахт по-дружески положил ему руку на плечо, и Каландрилл взглянул в суровое лицо кернийца.
— Ты постарайся, — мягко сказал меченосец. — И если она не ответит, что же… — Серьезное выражение лица сменилось знакомой усмешкой, рука скользнула на эфес меча. — У нас еще есть это. И до сих пор оружие нам неплохо служило.
Каландрилл кивнул. Когда дверь закрылась за его товарищами, он опять взглянул на ночное небо.
Как ни старался, Каландрилл не чувствовал в себе способностей к общению с богиней. Однако, к своему удивлению, не обнаружил и страха; скорее, наоборот — он был необыкновенно спокоен, словно и не сомневался никогда и был согласен со всем, что ждет их в будущем. Он решил стать на колени: как-никак он ведь проситель, хотя судьба самой Деры зависела от того, как пройдет сегодня ночь. Половицы заскрипели под коленями, Каландрилл развел руки в стороны и. склонив голову, воззвал к божеству.
В тишине комнаты он возвысил свой голос, моля богиню о помощи и силе в борьбе с Рхыфамуном, вознамерившимся бросить ее и божественных братьев к ногам безумного Фарна.
Неужели она может смотреть на это спокойно? — вопрошал он. Неужели может это допустить? И оставить тех, кто ей поклоняется? Повернуться спиной к людям, жертвующим собой ради нее и ради всех Молодых богов?
Ответа не было, как не было и волнения в душе его. Он поднял голову и сквозь квадрат окна взглянул на темное небо, край которого был освещен месяцем, неумолимо двигавшимся на запад. Ему стало зябко, он бессильно уронил руки вдоль тела, ударившись левой о ножны меча. Да, похоже, Брахт прав: клинки — их единственное оружие, ибо божественного присутствия он не чувствовал. Молитвы его остались без ответа.
— Да будет так, — сказал он вслух и со вздохом встал, а потом рассмеялся. — Мы сделаем все, что в наших силах. И если проиграем, то не по своей вине.