Темная материя

– Зато у нас есть это. – Жена делает широкий жест, включающий в себя обширное пространство нашего городского особняка; его я купил еще до встречи с ней на деньги, полученные по наследству. – И это… – Она кивает в сторону Чарли, который полностью поглощен работой. Своей сосредоточенностью наш сын напоминает Дэниелу, когда та с головой уходит в живопись.

Странная это штука – быть родителем подростка. Одно дело – растить ребенка, и совсем другое, когда за умным советом обращается человек, стоящий на пороге взрослости. У меня такое чувство, что дать-то особо и нечего. Подозреваю, есть отцы, которые видят мир в определенном ракурсе, четко и ясно, и они всегда знают, что говорить сыновьям и дочерям. Но я не из их числа. Чем старше становится мой ребенок, тем меньше я понимаю. Я люблю сына. Он для меня – все. И при этом мне трудно избавиться от чувства, что я каким-то образом подвожу его. Отправляю в суровый и жестокий мир всего лишь с крохами моих довольно неопределенных убеждений.

Я подхожу к шкафчику возле раковины, открываю его и начинаю искать коробку с феттуччине.

Дэниела поворачивается к Чарли:

– Твой папа мог бы получить Нобелевскую премию.

Я смеюсь.

– Это, пожалуй, преувеличение.

– Чарли, не верь, – возражает жена. – Он – гений.

– Ты милая, – говорю я. – И немножко пьяная.

– Ты сам знаешь, что это правда. Наука шагнула не так далеко вперед, потому что ты любишь свою семью.

Я только улыбаюсь. Когда Дэниела выпивает, случаются три вещи: у нее начинает проскакивать родной акцент, она становится агрессивно доброй и у нее появляется склонность к преувеличению.

– Твой отец сказал мне однажды ночью – никогда этого не забуду! – что чисто научное исследование требует полного самоотречения. Он сказал… – На какое-то мгновение – и к моему удивлению – эмоции у супруги берут верх. Глаза ее затуманиваются, и она качает головой, что делает всегда перед тем, как расплакаться. Но в последний момент Дэниела все же справляется с собой и продолжает: – Он сказал: «На смертном одре хочу вспоминать тебя, а не холодную, стерильную лабораторию».

Бросаю взгляд на Чарли и вижу, как тот, не отрываясь от работы, закатывает глаза. Наверное, смущен разыгрывающейся на его глазах родительской мелодрамой. Я смотрю в шкафчик и жду. Подступивший к горлу комок рассасывается, и я, взяв пасту, закрываю дверцу.

Дэниела пьет вино.

Чарли рисует.

Трогательный момент проходит.

– Где у Райана вечеринка? – спрашивает жена.

– В «Виллидж тэп».

– Так это ж твой бар!

– И что?

Она подходит и забирает у меня коробку с пастой.

– Иди, выпей со старым колледжским приятелем. Скажи, что гордишься им. И выше голову! Передай мои поздравления.

– Твои поздравления я передавать не буду.

– Почему?

– Ты ему нравишься.

– Перестань!

– Так и есть. С тех самых пор, когда мы жили в одной комнате в общежитии. Помнишь последнюю рождественскую вечеринку? Он только и делал, что пытался заманить тебя под омелу.

Дэниела смеется.

– Когда вернешься, обед уже будет на столе.

– Значит, вернуться мне нужно через…

– Сорок пять минут.

– Что бы я без тебя делал?

Она целует меня.

– Давай даже не будем об этом думать.

Я беру ключи и бумажник с керамического блюда возле микроволновки и выхожу в столовую, задержав взгляд на тессерактовой[1] люстре над обеденным столом. Дэниела подарила ее мне на десятую годовщину свадьбы. Самый лучший подарок.

У передней двери меня догоняет голос жены:

– Будешь возвращаться, возьми мороженое.

– Мятное с шоколадной крошкой! – добавляет Чарли.

Я поднимаю руку и выставляю большой палец.

Не оглядываюсь.

Не прощаюсь.

И мгновение уходит незамеченным.

Конец всего, что я знаю. Всего, что люблю.

* * *

Я прожил на Логан-сквер двадцать лет, и краше всего это место бывает в первую неделю октября. На память всегда приходит строчка из Ф. Скотта Фицджеральда: «Жизнь начинается заново с первой осенней свежестью».

Вечер выдался прохладный, небо ясное, и на нем прекрасно видна рассыпанная пригоршня звезд. В барах шумнее обычного, их заполнили разочарованные фанаты «Кабс»[2].

Я ступаю на тротуар под мерцающей пестрой вывеской «ВИЛЛИДЖ ТЭП» и смотрю в открытую дверь корнер-бара, найти который можно в любом уважающем себя районе Чикаго. Этому бару случилось стать моей местной забегаловкой. К дому он самый близкий – всего-то пара кварталов.

Я прохожу сквозь сияние голубой неоновой вывески перед окном и переступаю порог. Пробиваясь через толпу, киваю Мэтту, хозяину и по совместительству бармену.

– Только что рассказал о тебе Дэниеле, – говорю я Райану Холдеру.

Он улыбается. Для преподавателя-лектора вид у него весьма изысканный и ухоженный – загорелый, в черной водолазке, растительность на лице тщательно подстрижена.

– Чертовски приятно тебя видеть. Тронут. Дорогая? – Холдер трогает голое плечо молодой женщины, сидящей на соседнем табурете. – Ты не уступишь место моему старому другу? На минутку?

Женщина послушно освобождает табурет, и я сажусь рядом с Райаном. Он подзывает бармена.

– Мы хотим самого дорогого, что есть в вашем заведении.

– Райан, не надо… это ни к чему, – пытаюсь я отказаться.

Друг хватает меня за руку.