Темная материя

— Папа, ты на меня сердишься, что я так долго не звонил? Ну никак было не позвонить. Мы же в походе, с рюкзаками и палатками. Я потому что сразу попал в старшую группу за то, что рассказал, как разжигают огонь, про фокусирование лучей, температуру возгорания. И про ошибочное представление о кремне. Что на самом деле для этого нужен пирит. И тогда меня сразу взяли в поход…

— Лиам! С тобой все хорошо?

Нервный выкрик Себастьяна обрывает этот словесный поток. Смущенная пауза затягивается. Вылившись из аппаратуры, она накрывает всех присутствующих, течет, заполняя невидимой вязкой массой прихожую.

— Ну да! Все супер! — произносит наконец Лиам. — Что-то случилось, папа?

— Нет, — торопливо отвечает Себастьян. — Все в порядке. Я просто… беспокоился.

Пока Лиам соображает, Себастьян подносит ко рту стиснутый кулак и кусает побелевшие костяшки, чтобы не дать вздрагивающей диафрагме исторгнуть из горла нежелательные звуки.

— Некоторые дети очень скучают по дому, — говорит Лиам. — Может быть, ты соскучился по мне?

Это уже слишком! Себастьян вынужден закончить разговор. Прикрыв ладонью трубку, он упирается лбом в стенку и набирает в грудь побольше воздуху.

— Ты все правильно понял, — говорит он единственно возможным, бодрым тоном. — Слушай, Лиам, я должен кончать. Мы… Я позвоню тебе позже. Или завтра. То есть я хочу сказать, что заеду.

— Нет! — В голосе Лиама так и слышится испуг. — Завтра не получится! Мы же завтра собираемся…

— О’кей, Лиам! Развлекайся! До скорого! Пока, Лиам! Пока!

Трубка валится, и вместе с ней Себастьян. Техник нажимает какую-то клавишу. Щелк! Темнота. Что-то мягкое закрывает ему глаза. Чужая куртка с мужским запахом. Кто-то осторожно опускает Себастьяна наземь. Разволновавшаяся диафрагма заставляет его издать громкий крик.

4

Бывают дни, когда комиссар Шильф, едва встав с постели, уже знает, что, покидая квартиру, не воспользуется входной дверью. Бесшумно и быстро он натягивает брюки карго цвета хаки, которые покупает в магазине рабочей одежды и начал носить задолго до того, как они вошли в моду у молодежи. Он вытаскивает из-под кровати уже собранную дорожную сумку и, выходя из спальни, осторожно закрывает дверь, взявшись за ручку обеими руками, чтобы не поднимать шума. Задержавшись возле кухонной стойки с бокалом чересчур переохладившейся колы, он оглядывается вокруг, точно в первый раз увидел собственную квартиру. Прошло пятнадцать лет, а она по-прежнему остается временным пристанищем, так и не став обжитым домом. В особенности на кухне у Шильфа всегда возникает такое чувство, словно какой-то шутник вставил его в картинку, рекламирующую современный стиль жизни. В этом помещении его окружают высококачественная кранцованная сталь и дорогие электроприборы, которыми он не умеет пользоваться. Садиться на высокий барный табурет ему даже в подростковые годы казалось глупо. Хозяин квартиры, у которого он ее снял, сказал ему, что кухня тут настоящий «Сингл» и цена по штутгартским меркам невысокая. Из чувства долга Шильф повесил на холодильник несколько открыток. На них запечатлены виды Майорки, Лансароте и Гран-Канариа. Шильф купил их, когда был в отпуске. Отставив на стол колу, он убирает с подоконника хлебницу, нетронутую корзиночку с фруктами и пачку журналов и отворяет окно.

Отступающая ночь бомбардирует восточный край неба цветовыми зарядами; между ними стоят облачные граффити, которые солнце скоро смоет со стен занимающегося дня. В промежутке между постройками Шильфу виден перекресток, сейчас он лежит в запустении, словно автомобили еще не изобретены или отошли в прошлое. Одинокий пешеход — возвращающийся после ночной смены рабочий или богемный полуночник — плетется вдоль домов, подняв воротник, хотя даже ночью температура не опускается ниже двадцати градусов.

Комиссар поворачивает запястье: четыре тридцать утра, суббота. Не запантентовать ли на себя этот час! Встать рано ему уже давно нипочем. В любой час он может открыть глаза и подняться с постели как ни в чем не бывало, как будто никакого сна нет в помине, и уж тем более сновидений, в чьих коридорах люди блуждают, растрачивая на это треть отпущенной жизни. Способность без труда вставать в любое время относится к числу тех немногих, которые с возрастом улучшаются. Молодым человеком Шильф любил повторять, что никогда не будет стариком. У стариков не остается никаких ожиданий, кроме ожидания еды.

Усмехнувшись, он спускает ноги и обеими ступнями становится на решетчатую площадку пожарной лестницы, которая, несмотря на все предосторожности, начинает звенеть под ним, точно гонг. Почему он иногда выходит из дому таким путем, залезая в новый день своей жизни, как взломщик, он бы и сам не мог удовлетворительно объяснить. Временами он считает разумным поймать врасплох реальность с ее гротескными неожиданностями, перехватив ее на пути к темным делам. Прежде чем закрыть за собой окно, он еще раз напоследок оглядывается на квартиру. Ничто не шелохнулось. Все так, словно комиссар, как это было у него с незапамятных времен, по-прежнему одинок.