У меня огнем полыхал правый бок и подламывались неживые ноги. Во весь лес тупо и безучастно стучало по сосновой коре, будто десятки дятлов безостановочно долбили ее в поисках древесных насекомых. Это пресекались пули. Я потрогал саднящие ребра. Ладонь была в крови.
— Ранен? — спросил комиссар, переходя на шаг.
— Немного…
— Прижми пока рукой, потом я тебя перевяжу… Сейчас надо идти, мы просто обязаны выбраться отсюда — ты нам еще пригодишься… Слышишь, Сапук? — головой за него отвечаешь!..
— Слышу…
— Поворачивай на Поганую топь…
— Обоз там не пройдет, — сказал командир, догоняя и засовывая пистолет в кобуру.
— Обоз бросим… Оставим взвод Типанова — прикрывать. Есть еще время! Раненых понесем — должны пробиться…
— Попробуем… Собрать людей!
— Есть собрать людей! Сто-ой!.. Все сюда!.. Разбиться повзводно!..
Местность повышалась, на отвердевшей почве заблестели глянцевые выползки брусники. У меня звенело в ушах и неприятная слабость разливалась по всему телу.
Я еще раз потрогал бок.
— Болит?
— Не очень…
— Давай-давай, нам нельзя задерживаться…
Сапук слегка подталкивал. Ноги мои при каждом шаге точно проваливались в трясину. Я хотел уцепиться за край повозки — пальцы соскользнули, редкоствольный сосняк вдруг накренился, как палуба корабля, и похрустывающая корневищная хвойная земля сильно ударила меня в грудь. Я протяжно застонал. Меня перевернули. Из тумана выплыло ископаемое глубоководное лицо Бьеклина.
— О чем он говорил с тобою?
— Кто?
Бьеклин повторил — внятно, шевеля многочисленными рыбьими костями на скулах:
— О чем с тобой говорил Нострадамус?
— Он спросил: нельзя ли приостановить расследование? На пару дней?…
— И всё?
— Он сказал, что скоро это прекратится само собой, он обещает…
— Не верю!
— Провались ты! Все подробности — в моем рапорте, можешь прочесть…
Тогда Бьеклин взял меня за воротник, будто собираясь душить.
— Ну — если соврал!..