Темная роза

– Нет, – ответил он и с некоторым презрением посмотрел на отца, – в городе, в такое время?

– Надо что-то с собой взять. Как она? Нет, неважно. Ты можешь оседлать лошадь? – Мальчик кивнул. – Тогда иди и оседлай какую-нибудь, я буду во дворе через несколько минут.

Мальчик убежал, а Пол пошел в дом собрать какие-нибудь снадобья, которыми пытались лечить чуму. «Пытались и не смогли», – мелькнуло в его сознании. Не помогало ничего, кроме внутренней силы человека. Женщины были менее восприимчивы – и все же Бел умерла. Боже, Боже, пожалуйста, только не Урсула! Он побежал.

Адриан нашел лучшую лошадь и быстро оседлал ее. Пол не стал тратить время на слова, вскочил в седло и протянул руку мальчику. Адриан ухватился за нее и, опершись ногой о его ботфорт, вскочил в седло за ним. Через секунду они мчались по дороге в город. Дом, в котором ее поселили, был на Прайори-стрит, прямо за церковью Св. Троицы, – внизу жил горшечник и располагалась его мастерская, Урсула жила наверху.

– Неужели жена горшечника не могла присмотреть за ней? – спросил Пол, соскакивая на землю и цепляя повод за росший неподалеку куст – хотя вряд ли после такой скачки бедное животное решится куда-нибудь уйти.

– Они сбежали из города, когда появились первые признаки болезни, – ответил мальчик, взбегая по ступеням.

На вершине лестницы Пол вдруг остановился, и тут самообладание покинуло мальчика:

– Сэр... моя мать...

Пол не стал говорить ничего, что могло бы утешить его, а просто взял его за руку, отчего мальчик вдруг почувствовал себя сильнее, и они вошли в комнату.

И только тут до него по-настоящему дошел смысл происходившего – до сих пор это были только слова. Но здесь – здесь была Урсула, живая, настоящая, она лежала в постели, и ее рубашка и простыни были мокры от пота, лицо пожелтело и блестело. Пол рухнул на колени рядом с ней и повернул ее к себе. Она судорожно билась на постели, но от его прикосновения внезапно успокоилась на секунду и открыла глаза.

– Урсула, я здесь, – позвал он.

Глаза ее снова закрылись и она опять принялась кататься из стороны в сторону, издавая легкие стоны в такт движениям.

Пол сделал для нее все, что мог: искупал и вытер ее, заставил проглотить какие-то лекарства, а потом сел рядом, следя за ее движениями. Он знал, точнее, какая-то часть его сознания говорила ему, что все это бесполезно, но другая, большая часть, которая отвечала за волю к жизни и не могла смириться с поражением, не хотела этому верить. Пол видел, что Урсула слабеет, но уверял себя, что она успокаивается, что лихорадка проходит. Его глаза встретились – над ее телом – с глазами его сына. В них была та же неизмеримая боль.

Стемнело, казалось, лихорадка и в самом деле прекратилась. Через окно струился прохладный воздух, но ни Пол, ни мальчик не замечали этого, иначе бы сразу закрыли окно – ночная прохлада несла смерть. Но эта прохлада, кажется, оживила ее – она перестала содрогаться и легла на спину, ее глаза открылись. Сначала они блуждали по потолку, затем нашли Пола, и на лице появилось выражение узнавания, некое подобие улыбки.

– Мне снилось, что ты здесь, – прошептала она. Ее губы пересохли и потрескались, и она старалась облизать их. Пол поспешил дать ей вина, но она не могла пить, так что ему пришлось смочить ее губы пальцами.

– Это не сон, я тут.

– Я хотела увидеть тебя еще раз, всего только раз. – На минуту она закрыла глаза, собираясь с духом – речь требовала слишком много усилий. Урсула дышала, как загнанная лошадь. – Позаботься о ребенке, – прошептала она. Она открыла глаза, чтобы заглянуть в его глаза, подчеркивая важность сказанного.

Пол взял ее руки и прижал к груди:

– Ты не умрешь, тебе лучше – лихорадка прошла. Ты слышишь, тебе лучше!

Она чувствовала, что он сам не верит в это – льющиеся из глаз слезы выдавали его.

– Не покидай меня, пожалуйста, не покидай.

– Я сказала – я никогда не смогу покинуть тебя. – Снова последовала долгая пауза. – Дорогой...

– Урсула... – Что такого важного мог сказать он ей сейчас? – Я люблю тебя.

Да. Это было действительно важно – ее глаза стремились увидеть его сквозь ночную мглу, едва рассеиваемую пламенем свечи. Ее руки были в его руках, но этого было мало – она постаралась приподняться, и он, поняв ее желание, приподнял ее и прижал к груди. Ее отяжелевшая голова лежала на его плече, ее волосы были грязны от пота, но для него она оставалась такой же прекрасной, как всегда. Он крепко прижал ее к себе, как будто этим мог удержать ее в этом мире. Ее щека касалась его щеки, и он почувствовал ее улыбку.

– Твоя щека такая прохладная, – прошептала она, – и я была счастлива. – У нее хлынули слезы, капая на его грудь. Он не слышал ее последнего слова, только угадал его чем-то большим, чем физический контакт, чем-то таким, чем наделила его любовь. – Пол...