Темная сторона дороги (сборник)

Дима направился к магазину. Искры чужой энергии щекотали кожу изнутри. Он увидел, что происходит по ту сторону витрины. Убийца заворачивал что-то в огромный кусок холстины. Наружу свешивалась безжизненная рука, принадлежавшая, по-видимому, продавцу. Дальнобойщик, чье тело и сейчас блестело в холодном свете ламп, что-то почувствовал, потому что отложил свое занятие и поднял глаза. На красном лице промелькнула досада, он схватил сверток и поднял над головой. В следующий миг безжизненное тело вылетело наружу в каскаде осколков и глухо ударилось об асфальт. Убийца вышел следом, обколов сапогом остатки витрины. Он перешагнул через труп и успел сделать еще пару шагов, прежде чем кровь в Диминых жилах закипела от призрачных воплей множества голосов. Дима бросился на толстяка и одним ударом смял его лицо. Или, вернее, то, что им притворялось. Дальнобойщик пошатнулся и чуть не упал, запнувшись о тело позади. Подняв руку к тому, что осталось от его щеки, он нащупал край «человеческой» оболочки, превратившейся в лохмотья. Затем рванул фальшивую плоть. В маскировке больше не было смысла.

Множество матово-черных глаз, рассыпанных по верхней части головы, усеянной жесткими черными волосками, уставилось на Диму. Нос исчез; на его месте остался хитиновый хоботок, в возбуждении двигавшийся вперед-назад. Рот окружало соцветие жвал. Они раскрылись. Дима, почуяв опасность, отскочил в сторону. Длинная белая нить, брызнув и затвердев в воздухе, прошила воздух в сантиметре от его левого плеча.

– А ты хорош, – пророкотало чудовище.

Дима понял, что голос толстяка раздается внутри его головы. Как же мы с Машей не догадались, пронеслась мысль. Но думать об этом было некогда. Жвалы распахнулись опять, но Дима вновь успел увернуться. Он рванулся к монстру и с силой толкнул его. Тот споткнулся о труп и упал. Подняться тварь уже не смогла – ударом ноги Дима раздавил хитиновый череп и вмял жвалы в глубь рта. Следующий удар сломал хоботок. Чудовище заверещало, подняв руки и защищаясь, но Дима пинками забил эти пальцы внутрь того, что оставалось от «лица».

Он уже не мог остановиться. Тело твари выгнулось дугой и мелко задрожало. А Дима все бил и бил – до тех пор, пока не затихли последние судороги. Потом парень сделал пару шагов в сторону, и его вырвало.

* * *

Дима сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, слушая, как поют сверчки, и глядя на два неподвижных тела перед ним. Свет из магазина отражался в россыпи осколков на асфальте. Изредка вдали раздавался шум проезжающих машин, но ни одна из них не останавливалась. Путники, которые ездили этой дорогой, те, о которых говорил убийца, слишком торопились, чтобы сворачивать сюда.

Они спешили домой. Усталые странники, святые и душегубцы. И каждый приносил свою дань Трассе: праведники вешали амулеты на ветки придорожных деревьев, убийцы оставляли тела своих жертв. К пяти часам утра, когда холодный рассвет озарил небо, последние из них достигли границ своих миров, покинув этот. Дима очнулся и огляделся. Огоньки – души убитых – покинув его тело, исчезли. Они тоже отправились в странствие. Маша улетела с ними. Нить, связывающая ее с Димой, оборвалась. Осталась только пустота внутри.

Дима поднялся и направился к фуре, грозно алевшей впереди. Надо достать оттуда Машу, чтобы похоронить. О том, что сказать полиции, родителям, как вернуться домой, – об этом он не думал. Неважно, что произойдет после. Одно Дима знал точно: он сожжет эту проклятую махину на колесах. Только тогда вокруг нее не будут виться ни души, ни насекомые.

Владислав Женевский Бог тошноты

© Владислав Женевский, 2014

Федеральная трасса Самара – Уфа – Челябинск

– Знаешь, мы не можем из-за тебя останавливаться каждые сто метров. Ждать нас никто не будет. Как бы.

Для середины июня ночь непривычно душная. Тяжелый запах трав, мешаясь с выхлопом автобуса, втекает в твои ноздри. Чьи-то невидимые пальцы проталкивают тебе в глотку мохнатую вату, бесконечно вытягиваются и гонят ее еще глубже, в пищевод, в желудок. Тебя скручивает снова.

– Не, ну я все понимаю, конечно. Но ты могла бы и предупредить, что тебя так сильно укачивает. И не надо было пиво дуть.

– Я… – произносишь ты между спазмами, – я…

– Что?

– Я… не думала, что будет… так тяжело.

Он смотрит на тебя с хорошо знакомым выражением. Когда ты успела привыкнуть к этой его мине?

Если не считать того первого танца в «Роксе», вы встречаетесь каких-то три месяца. Но кажется, что он смотрел на тебя так сотни, тысячи раз. С брезгливой жалостью, как будто его страшно разочаровывает, что ты – живой человек. Что тебе бывает холодно и жарко, что у тебя потеют ноги, что ты не выносишь громкой музыки и криков под окнами в три утра.

– Ты… не мог бы… не стоять передо мной? Мне от этого еще тяжелее… Я… скоро.

Он хочет что-то сказать, но тебя выручает своевременный спазм – словно некий новый знак препинания, который подчеркивает серьезность твоей просьбы. Как его назвать? Знак извержения?