Темная сторона дороги

Сердце Вадима растаяло.

— Земляк, значит.

— Земляк, — подтвердил парень.

Вадим закрыл водительские дверцы и открыл пассажирские. Ожидая, пока незнакомец обойдет автомобиль, он на миг засомневался в правильности решения. Было в попутчике что-то внушающее опасение. Что-то помимо прокуренного или больного голоса.

«Уж не рецидивиста ли я взялся подвести?» — с опаской подумал Вадим.

И все же волшебное слово «Плавск» пересилило страх. Не мог он бросить под дождем земляка. Никак не мог.

Попутчик сел рядом с водителем и стянул с себя шапку, обнажив бритую под ноль макушку. Он был неимоверно худ, казалось, совсем недавно он оправился от тяжелой болезни. Желтая кожа обтягивала череп, из-под воспаленных век смотрели похожие на яичные желтки глаза. Ни ресниц, ни бровей у человека не было.

Ругая себя за опрометчивость, Вадим протянул попутчику руку и представился.

— Санька я, — прохрипел земляк в шарф.

У Вадима было ощущение, что он пожимает не руку, а сухую ветку.

«Нет, с таким телосложением он не сделает мне ничего плохого», — успокоился он. «Шкода» тронулась с места, вплыла в поредевший к ночи поток машин.

— Как там Плавск поживает? — начал разговор Вадим.

— Сам, что ли, не знаешь?

— Откуда? Я вообще-то в Киеве живу. Не бывал у вас лет десять уже, если не больше. Но в детстве я каждое лето там проводил. Считай, вторая родина. До сих пор скучаю.

Он говорил правду. Самые светлые воспоминания в его жизни были связаны с прилепившимся к трассе «Крым» городком.

Нынче там проживало шестнадцать с половиной тысяч человек, и население с каждым годом уменьшалось. Огни Москвы манили плавскую молодежь, забирали ее прочь от цветущих берегов Плавы, утреннего леса, летних костров.

— Чего ж не приезжаешь? — поинтересовался Санька, щуря на Вадима красноватые веки.

— Не к кому. Родня умерла. Домик наш на Островского продали.

— Я тоже на Островского жил, — произнес попутчик.

— Да ну! — искренне обрадовался Вадим. — Ты какого года? Я на нашей улице всех пацанов знал.

Он примерился к парню взглядом, но прошедшие годы и натянутый на лицо попутчика мокрый шарф не давали угадать в нем кого-то из плавских Санек.

— Я старше тебя, — уклончиво ответил парень.

За стеклом бушевал ливень. Фары проносящихся машин походили на звезды с картин Ван Гога.

Вадим стал перечислять центровых пацанов из восьмидесятых-девяностых, но Санька никого из них не помнил. Тогда он заговорил про уголки, известные с детства, любимые места для игр, купания. Лесные сокровищницы, полные патронов.

Санька односложно подтверждал:

— Ага. А как же. Помню-помню.

При этом его желтые, тоже вангоговские, глаза сверлили водителя, а пальцы постукивали по острым коленям. Пальцы были такими длинными, будто состояли из пяти-шести фаланг, словно костяные пауки, перебирающие лапками.

Вадим говорил без остановки, но с каждой минутой ностальгический пыл угасал, сменяясь неприятным холодком. Заостренные черты попутчика вдруг напомнили ему посмертную маску. В салоне было тепло, но слева от себя Вадим явственно чувствовал источник холода, будто сидел возле открытого холодильника. Теперь он ощущал и едва уловимый запах: сладкий и смутно знакомый. Почему-то он вызывал в памяти похороны, лежащую в гробу тетку.

Чем страшнее становилось Вадиму, тем быстрее он говорил:

— А байку про железнодорожный мост слышал? Там до сих пор колючая проволока, да? Ну ясно, стратегический объект. Поезда постоянно ходят. У нас в детстве говорили, если сделаешь шаг за проволоку, военные без предупреждения откроют огонь. И у каждого был знакомый, которого на мосту расстреляли. Чушь, понятное дело, но мне интересно, кто-нибудь пытался на мост выйти?

— Я другую байку знаю, — сказал земляк тихо, — про чернобыльское облако. Слышал такую?

Вадим кивнул. Да, кое-что он слышал.

В восемьдесят шестом, когда рванул реактор, родители хотели отвезти его к бабушке, подальше от Чернобыля. Про радиацию тогда толком ничего не было известно, масштаб катастрофы осознали много позже. Но Тульская область, в любом случае, казалась безопаснее близкого к Припяти Киева.

Буквально в последний момент шестилетний Вадик сильно заболел. Врачи констатировали отравление, никак не связанное с чернобыльской трагедией: мальчик попросту напился чернил. Вместо любимого Плавска он попал в больницу, о чем горько сожалел. Пока ему не рассказали про облако.

Информация эта не была официальной, но люди говорили вот что.

В начале мая восемьдесят шестого северный ветер понес на Москву «украинское облако», и, дабы остановить его, Горбачев распорядился выслать самолеты со специальными реактивами, что в майские праздники делают чистым небо над Красной площадью.

Самолеты встретили опасное облако в 240 километрах от столицы и осадили его. Дождь выпал над Плавском.

«В газетах не писали? — невесело усмехались местные. — Да ведь информация засекреченная!» Правда это или вымысел, сказать сложно, однако доподлинно известно, что смертность в городе Плавске увеличилась в разы, так что пришлось открыть новое кладбище, которое стремительно разрослось в начале девяностых.