Темная сторона души

Кроме Василия, жена Алексею больше никого не родила, о чем он, бывало, и жалел. К играм и куролесам в постели она оказалась и вовсе неспособна – ни пыла не было у бабы, ни хотения. Но хозяйство вела исправно, работала с утра до ночи, а самое главное – почти не болела: так, простужалась за всю жизнь пару раз. А что еще от жены нужно? Чтоб здоровая была да молчаливая.

– Спасибо!

Внук Кирилл встал, отодвинул от себя тарелку, собрался уходить. Алексей Георгиевич бросил на него испытующий взгляд. Ой, дурень растет! Ничего, он его в ежовых-то рукавицах подержит, выправится парень.

– Кирилл, – окликнул он внука, когда тот уже стоял у двери.

– Что, дед? – обернулся парень, как показалось Балукову, с испугом.

– Ты в теплице окна открыл?

– Открыл, – обрадованно закивал парень.

– Молодец, иди, – махнул рукой Балуков. – Ольга, почему ты сегодня копаешься?

– Не хочу, деда, – заныла та, – наелась.

Алексей Георгиевич промолчал. А что говорить, если девчонке четырнадцать, а отъелась так, будто два десятка лет лопает, не переставая. Ольга поняла, что дед сердиться не будет, выскочила из-за стола, унесла свою и брата посуду на кухню, сказала, что на речку идет, – и только ее и видели.

– А я второго дня с соседкой разговаривала, с приезжей, – ни с того ни с сего заявила Галина после того, как все доели и разбрелись по диванам и кроватям – отдохнуть.

Она суетилась вокруг стола, собирая ложки с вилками в таз.

– С матерью Егоровой? – подал голос Василий. – Она ко всем лезет, все около забора нашего трется. Как кошка драная.

– Хорошая она женщина, – с укором заметила ему мать. – До того по-доброму со мной поговорила, аж на душе легче стало.

Алексей Георгиевич хотел съязвить, но промолчал.

– Трудно ей приходится, – продолжала жена, ловко проводя по клеенчатой скатерти мокрой рукой. – Дочь родная житья не дает, зять – и вовсе со свету сжить хочет. И все нам завидовала: до чего, говорит, у вас семья хорошая, дружная! А я ей говорю: ваша правда, говорю, Юлия Михайловна, – хорошая, дружная.

Балуков-старший пристально посмотрел на жену. Показалось ему, или в голосе у нее и впрямь прозвучала насмешка? Но пухлое лицо супруги было безмятежным, и Алексей Георгиевич успокоился. Показалось, конечно. Курица безмозглая, что с нее взять?

– Чем языком с соседками чесать, лучше бы малину проредила, – строго сказал он. – Заросло все, запаршивело. И хватит с Васькой нянчиться, у нее своя мать есть.

Галина без выражения взглянула на мужа голубыми глазами, помолчала и кивнула.

– Вечером прорежу. Жара спадет – и прорежу.

Она собрала грязную посуду в таз. Василий вскочил с кровати, взял у нее таз и вышел на кухню, а вслед за ним выскользнула и Катерина – помочь посуду мыть. Галина пошла за ними, но на полпути остановилась и обернулась.

– А про мать, Алексей, ты мне можешь не напоминать, – сказала она ровно. – Я о том, может, получше тебя знаю.

И закрыла за собой дверь, оставив мужа размышлять в одиночестве над ее странной фразой.

Ох, как же мне хотелось убить ее много лет назад! Временами на меня нападала страшная слабость, словно мое желание уже сбылось, и этой женщины больше нет на свете. Можно посидеть на скамейке, прийти в себя, успокоиться, зная, что теперь все будет, как раньше – до того, как она появилась в нашей жизни. Я находила скамейку и падала на нее, потому что ноги не держали. Помню, что вокруг важно расхаживали голуби, а вдалеке кричали детишки, и сидеть под солнышком было так славно и спокойно. Казалось – все уже случилось. Она мертва. Можно жить, как прежде, только нужно поначалу восстановить то, что она раздавила. Собрать по кусочкам. У меня бы получилось…

Но спустя короткое время морок рассеивался, и я понимала: моя фантазия сыграла злую шутку. Эта женщина жива и будет жить долго-долго. Дольше нас, потому что она неплохо потрудилась, чтобы сократить наши дни. Она проехала по нас, словно танк, и даже не обернулась. Может, только немного посмеялась. Как мне хотелось отплатить ей! Как же мне хотелось убить ее…